Император желал, чтобы вопрос об общем замирении Севера был предложен на Брауншвейгском конгрессе и решен там при его посредничестве. Конгресс этот, существовавший уже столько времени, вотще ждал дел, которые на нём должны были решаться и которые никогда до него не дошли. Царь назначал туда министров для переговоров о своем мире с Швециею и делал много лестного императорскому двору тем, что деятельно обнаруживал намерение обратиться к его посредничеству. Он имел две весьма важные причины ласкать этот двор: во-первых он искал для себя допущения на имперский сейм в качестве герцога Ливонского, а во-вторых — думал заключить с домом Австрийским оборонительный союз против турок. Ему очень хотелось привлечь к последнему и Польшу, и таким образом оградить христианство твердым оплотом; но граф Флемминг отклонил короля Августа от этого союза. У царя однажды вырвалось следующее замечание: «Флемминг никому не доверяет, потому что всех политиков считает такими же как он сам, а ему я никогда не доверюсь». Слова эти были переданы графу, который никогда не мог забыть их и усердно содействовал отдельному миру, также наконец заключенному между Швециею и Польшею.
Так как Венский двор сделался для царя предметом особенного внимания, то он отправил туда посланником генерала Ягужинского, одного из самых приближенных своих фаворитов, который прежде был одним из наиболее угодных его денщиков. Денщики — это нечто в роде домашних слуг и провожатых, каких имеет всякий знатный русский. Царь брал своих из русского юношества всех сословий, начиная с знатнейшего дворянства и нисходя до людей самого низкого происхождения. Чтобы сделаться его денщиком, нужно было иметь только физиономию, которая бы ему нравилась. Враг всякого принуждения и этикета, он допускал к себе своих дворян и камергеров только при каких нибудь значительных празднествах, тогда как денщики окружали и сопровождали его всюду. Они могли свободно высказывать ему мысли, серьезные или забавные, какие им приходили в голову. Случалось довольно часто, что он прерывал какой-нибудь важный разговор с министром и обращался к ним с шутками. Он много полагался на их преданность, и этот род службы, казалось, давал право на его особенное расположение. Лучшим способом найти к нему доступ было сближение с денщиками. Сообразно своим способностям и уму они получали всякого рода должности и после того всегда сохраняли в отношениях к своему государю ту короткость, которой лишены были другие вельможи.
Ягужинский был человек чрезвычайно талантливый и ловкий; однако ж он никак не мог приспособиться к той испанской важности, которая в то время составляла отличительную черту австрийских министров и придворных. Он не исполнил в Вене того, чего хотелось царю, и так как очень скучал там, то через год добился позволения возвратиться в Россию. Между тем, как бы взамен своих неудач, он вошел в интересы герцога Голштинского и очень сблизился с его министром Бассевичем, которому впоследствии оказал немало полезных услуг.
Около 1720 года барон Гёпкен, шведский резидент в Вене и брат знаменитого статс-секретаря этого имени, оставил без дозволения свой пост и с поспешностью прибыл в Стокгольм. В оправдание такого поступка он привел, что на то короткое время, какое думал пробыть в отлучке, в Вене совершенно достаточно присутствия посланника графа Бьельке, и что для очистки своей совести он приехал представить, что отечество подвергнется всевозможным бедствиям, если наследование престола не будет обеспечено герцогу Голштинскому и если последнего не сделают посредником для заключения мира с Россиею. За эту смелость он попал в темницу; но слова его стали распространять другие. Боялись, чтоб они не сделали слишком сильного впечатления, а потому король старался успокоить умы и объявил: что если нация желает мира, он доставит ей посредника с большим весом в лице регента Франции, и что если она находит нужным показать внимание к положению герцога Голштинского, он готов забыть необязательность поведения этого принца (который не только не поздравил его с восшествием на престол, но и показывал намерение как бы заподозрить самое его избрание, называя его, короля, наследным принцем Кассельским) и представить самые ясные доказательства своего королевского к нему благоволения. Эти доказательства состояли в подарке двадцати тысяч талеров с согласия сословий и в неопределенном обещании повторять ежегодно эту щедрость, если он будет вести себя дружески в отношении к королю. Когда герцога известили о том, он сказал: «Я не на столько глуп и не настолько голоден, чтобы променять мое право старшинства на блюдо чечевицы». Он не поздравил короля и отказался от денег. Некоторые шведские офицеры приезжали в Бреславль и умоляли его не пренебрегать милостями короля, но услышали от него в ответ: что принц Шведский должен получить не подарок от принца Гессенского, а пенсию от королевства, как определено было решением предшествовавшего сейма.
Такая твердость возбудила в Стокгольме опасение, что царь, не смотря на легкость, с которою он признал короля, готовил ему, в пользу герцога, какой-нибудь удар, которого должно ожидать с открытием военных действий. Поэтому там только и думали как бы отклонить его. Граф Спарр употребил столько стараний в Париже, что герцог-регент решился отправить г. Кампредона — того самого, который так искусно содействовал в Швеции заключению мира с Англиею и возведению на престол короля, в С.-Петербург для предложения посредничества Франции.
Царь при этом случае счел за нужное показать свое доброе расположение двору, влияние которого в Диване было ему известно. Он объявил, что с удовольствием примет г. Кампредона и что не замедлит отправить гг. Остермана и Брюса, в качестве уполномоченных, в Ништадт, в Финляндии, для переговоров о мире с теми, кого назначит его шведское величество. Французский министр явился, и русский монарх, откровенно высказав ему свое желание покончить войну, в то же время развернул перед ним свои средства для её продолжения. Его морские силы, назначавшиеся для действия на Балтийском море, состояли из 42 линейных кораблей, 6 больших плоскодонных судов, 15 плавучих батарей (bateaux armés), 300 галер, 300 транспортных судов для пехоты и 180 для кавалерии, 20 бригантин, 4 бомбард (galiottes á bombes) и 6 госпитальных кораблей.
Кампредон пробыл в Петербурге четыре недели. Кроме передачи предложений о мире ему еще поручено было тайно противодействовать домогательствам герцога Голштинского и стараться расположить царя в пользу предоставления наследования шведского престола дому Гессен-Кассельскому. Эго последнее предложение старался провести герцог Мекленбургский. Хотели знать, как оно будет принято, прежде нежели Франция открыто вмешается в это дело. Но царь далеко не был расположен внимать такого рода предложениям. Столько необычайных движений, направленных на отнятие у герцога всех средств, заставили его думать, что король шведский не вполне был уверен в преданности своих народов, а поступок Гёпкена давал ему повод предполагать, что есть партия, втайне приверженная к последней отрасли королевского дома. Он поэтому снова обратился к приглашению герцога не медлить приездом в Россию. Но герцог был обременен долгами, его верный Бассевич также, а разоренная Голштиния не давала еще покамест ничего. Он просил о ссуде ему денег на путешествие, и вот что по этому поводу царь собственноручно написал Ягужинскому: «Передача денег для герцога не может состояться по причине больших беспорядков, произведенных в торговле военными действиями, беспорядков, о которых ты не можешь не знать: но уверь его, что он не будет иметь недостатка ни в деньгах, ни в чём бы то ни было, когда приедет к нам. Мы впрочем имеем верные известия, что шведы обмануты англичанами и сами сознаются в этом. Великобритания хотя и обещала оставить им на всю зиму 8 военных кораблей, однако ж адмирал Норрис ушел со всеми своими кораблями, не оставив им ни одной барки. Мы поэтому надеемся, с Божиею помощью, иметь господство на море будущим летом. К тому же меня уверяют, что число приверженцев герцога увеличивается в Швеции, так что приезд его весною будет необходим, и он может много потерять, если не приедет». Вследствие такого предложения Ягужинский не замедлил обратиться к герцогу с приглашением поспешить отъездом; но Бассевич, который хорошо знал царя, и который за год перед тем готов был, под собственною ответственностью, привезти своего государя в С.-Петербург и там доставить ему возможность восторжествовать над своими врагами, теперь смотрел на это дело как на сомнительное. Чтоб не брать в нём на себя одного всей ответственности, он представил императору мемуар с изложением доводов за и против, умоляя его величество, по выслушании мнения своего просвещенного министерства, не отказать герцогу в отеческих советах относительно того, что ему следует предпринять. Объяснением долго медлили. Наконец вице-канцлер граф Цинцендорф сообщил в ответ, что по зрелом обсуждении всего изложенного в представленном мемуаре его императорское величество не находит никаких причин не одобрять желания его королевского высочества ехать искать покровительства монарха столь могущественного и великодушного, как его царское величество.
