Всё благоприятствовало мерам царя, принятым для сближения с герцогом. Король Прусский был расположен содействовать ему за приобретение некоторых частных для себя выгод, весьма неважных для России; император, заключивший мир с Испанией и избавленный от необходимости щадить англичан, склонялся к заявлению своего императорского авторитета в голштинском деле; Саксония готова была принять на себя, вместо Ганновера, экзекуцию против Дании за известное денежное вознаграждение и за обещание, что дворы Венский и С.-Петербургский поддержат в свое время виды курфюрста на Польский престол.
К несчастью для герцога, в министерстве его не было согласия. Бассевич, по приезде в Германию, прежде всего взял себе в товарищи Альфельда, голштинского дворянина, человека умного и образованного, бывшего камергера при матери герцога, и оставил его в Гамбурге, дабы он мог не терять из виду северных дворов, Брауншвейгского конгресса и соглашений относительно восстановления, которых ожидали. Англичане сумели убедить его, что для его государя нет другого спасения кроме совершенной покорности их воле. Шведы, хлопотавшие о разрыве рождающейся связи с царем, и оба тайные советника герцога в Стокгольме, оскорбленные тем, что им предпочитают Бассевича, старались общими силами восстановить Альфельда против его друга и благодетеля. Одушевленный ошибочным усердием, он прямо написал к герцогу, что Бассевич за свое пристрастие к царю сделался ненавистным Швеции и Великобритании, от которых только и зависит счастье его королевского высочества; что он, Альфельд, с прискорбием дает совет удалить его от дел; но что это необходимое зло, и что он настолько полагается на добросовестность Бассевича, чтоб надеяться, что тот сам согласится с ним. Знакомый очень хорошо с частыми уверениями, с которыми Бассевич обращался к дворам Парижскому, Лондонскому и Стокгольмскому, что с Россией не будет заключено никакого обязательства, если они обещают не постановлять между собою ничего такого, что лишало бы его королевское высочество его наследственных владений и его надежд, а также зная и двусмысленность ответов этих дворов, он всё-таки полагал, что Швеция должна была покамест щадить Англию, а эта последняя Данию, но что пользуясь искусно их благоволением и сделав им удовольствие удалением подозрительного министра, их мало-помалу удалось бы привести к желаемой цели. — Герцогу следовало избрать одно из двух: или положиться на ум и решительность Бассевича, который несомненно привел бы его в С.-Петербург в такое время, когда царь хотел отважиться на всё для предупреждения тех событий, какие потом совершились, или устранить его совершенно и схватиться за нить, которую предлагала ему осторожность Альфельда для выхода из лабиринта. Но по снисходительности своей и молодости он выбрал средину, которая не вела его ни к чему. Убежденный, что Бассевич, когда-то столь уважаемый в Швеции, возбуждает там неудовольствие лишь своим усердием к поддержанию величия своего государя, он оставил его при себе и уволил Альфельда. С другой стороны, чтоб отнять у шведов всякий видимый предлог к предпочтению ему принца Гессенского, он отказался от поездки в С.-Петербург, а чтоб в то же время не сделать неприятного царю, который оставался его последним прибежищем, он отправил к нему Штамке и Негелейна, снабженных инструкциями — ознакомиться с его намерениями, вести переговоры, но ни на чём не останавливаться окончательно.
Это посольство встревожило дворы французский и шведский. Оба они, желая отклонить герцога от формального союза с царем, поспешили обнадежить его, что с своей стороны не упустят ничего для доставления ему обладания Шлезвигом. Вскоре после того принц Гессенский очень обязательно известил его о своем восшествии на престол и перестал спешить готовым уже состояться актом об отказе герцогу в требовании о признании его наследником королевы. Государственные сословия, для поддержания его надежд, отложили рассмотрение этого дела до будущего сейма, под тем предлогом, что настоящий приходит уже к концу и что по случаю совершившегося избрания короля обстоятельства не соответствуют более упомянутому требованию, для которого необходимы уже другие основания.
Между тем английский флот явился для прикрытия берегов Швеции. О назначении его заявлено было русскому двору только следующим письмом лорда Стенгопа[57] к царскому резиденту в Лондоне, Веселовскому[58]:
«Милостивый государь! Королю, моему государю, угодно было повелеть своему адмиралу кавалеру Норрису отправиться без промедления в Балтийское море с эскадрою военных кораблей, которые, в качестве вспомогательных короне шведской, на основании последнего трактата, заключенного с нею, имеют присоединиться к её морским силам для прикрытия её владений и для споспешествования заключению справедливого мира между этою короною и его царским величеством; а потому я имею повеление сообщить вам о вышеозначенных распоряжениях и повторить от имени короля, моего государя, предложение его посредничества и услуг для ускорения мира, столь необходимого обеим сторонам и столь желательного для всех наций, заинтересованных торговлею на морях Севера. Я прошу вас, милостивый государь, донести о всём вышеписанном двору вашему.
Честь имею, и пр. Стенгоп».
Это высокомерное посредничество не было принято в С.-Петербурге, и тем решительнее там стали готовиться к новым военным действиям, что Швеция намеревалась отнять всё завоеванное царем. Она не боялась более внутренних несогласий, если б даже герцог Голштинский стал во главе русской армии. Франция, союзница дома Гессенского, вручила новому королю должные Швеции субсидии и обещала уплачивать их впредь в определенные сроки. Соглашение с Пруссиею было покончено; формальный трактат с Даниею ожидал только подписания. Король Датский отказывался в нём от всех обязательств по договору с царем, а король Шведский — от обязательств по союзу с домом Готторпским. Вот подлинные слова статьи 6-й этого трактата:
«Равным образом, так как его светлость герцог Шлезвиг-Голштинский был вовлечен в северную войну, и так как тесный кровный союз, существующий между его светлостью и короною Шведскою, мог бы показаться препятствием к решению того, что касается герцогства Шлезвигского, то его шведское величество, за себя и за корону шведскую, сим объявляет и обещает, что не будет ни прямо, ни косвенно противиться тому, что имеет быть постановлено в пользу короля Датского относительно герцогства Шлезвигского обеими посредничествующими державами, которые содействовали заключению настоящего трактата, а также оказывать на деле какую либо помощь сказанному герцогу против короля Датского, в ущерб вышеупомянутым постановлениям».
Так как Фридрих Гессенский сумел утвердиться на престоле и привлечь к себе нацию своею щедростью и своими дипломатическими успехами, то царь не видел уже для себя такой пользы в присутствии герцога при русском дворе, как во время предложений, сделанных Вейсбахом. Поэтому он холодно принял Штамке, который в свою очередь не смел действовать решительно, и переговоры шли вяло. Посланник требовал для своего государя обладания Ливониею и помощи как в возвращении ему родовых владений, так и в притязаниях его на наследование шведского престола. Царь во всём подавал надежды, не делая никаких положительных обещаний, и хотел, чтобы герцог особым реверсом обязался возвратить ему Ливонию, когда сделается королем Шведским. Но принц этот, из опасения чересчур оскорбить шведов, отверг условие, необходимое для видов монарха, предполагавшего вступить, в качестве государя этой провинции, в число членов империи, которой она когда-то была вассальным владением. Ему отказано было в её инвеституре в 1712 году под тем предлогом, что он не считался еще мирным и признанным её обладателем, а потому он хотел иметь в руках все средства, чтоб достигнуть когда-нибудь устранения этого препятствия.
Герцог держал приличный двор, имел посланников при всех королевских дворах Европы, при многих дворах германских, и наконец содержал большое число бедных шведских офицеров, которые называли себя и действительно могли быть его приверженцами Средства для всего этого добивались искусством его министра, который сумел получить через Ло[59] 300 000 ливров от регента Франции, небольшую сумму от Испании, и хлопотал о займе остального отчасти на свой собственный кредит. Напрасно просил он о ссуде герцогу своего старого друга Меньшикова, обладавшего несметными богатствами. Меньшиков обратился за обеспечением её к царю, а царь отвечал ему: «Пусть их терпят недостаток, нужда приведет их к нам». Об этом узнали в Лондоне, и лучшим способом для задержания путешествия герцога в Россию признано было пособить ему немного в его стесненном положении. Вследствие чего министерство ганноверское, под видом ложной покорности воле императора, обратилось к королю Датскому с ходатайством о возвращении Голштинии. Король согласился, но довольно неохотно, объявив, что делает это из сострадания и что ничто не заставит его отказаться от Шлезвига.
