Зубов входит в кабину пилотов.

— Иван Иваныч, через пять минут разворот. Широта — 82 градуса. Отсюда курс 230 градусов — пойдем на привязку к берегу.

— Понял, Коля, — отвечает Черевичный.

…Самолет стремительно несется к берегу, где в тумане притаились высокие скалы. Ивану помимо воли хочется взять на себя штурвал, уйти вверх, за туман, туда, где светит солнце — дальше от опасности! Но нет, нельзя. Если не подойти к берегу, не «привязать» маршрут, пойдет насмарку весь полет!

Иван до боли в глазах всматривается в белое молоко тумана. От напряжения стали влажными ладони, капельки пота стекают к губам. Иван проводит по ним пересохшим языком.

К пилотам входит штурман. Он так же напряженно всматривается вперед. До берега остались считанные секунды, расчетное время на исходе… Все замерли, молчат. И вдруг скорее угадывается, чем действительно, просматривается, темный силуэт скалистого берега.

— Земля!

Черепичный резко перекладывает штурвал. Самолет почти у самого берега и, задрав крыло, проносится над подножьями скал, черными зубьями впившихся в море… Но штурман успевает различить пирамиду морского знака.

— Вышли точно, — говорит он Черевичному. — Отверни вправо еще на сорок градусов — пять минут этим курсом, дальше пойдем вдоль берега.

Иван передает штурвал второму пилоту. Закуривает. Пальцы его слегка дрожат.

— Спокойно, Иван, — шепчет ему в ухо Зубов. И громко: — Молодец! Отлично подошел!

Они смотрят друг на друга и улыбаются.

Еще серия коротких галсов в море, к берегу и опять в море… На карте появляется полоска условных значков, пестрых цветных пятен. Зубов с Барташевичем склонились над картой и совещаются. Для них обстановка ясна: корабли пройдут! Барташевич садится за стол и торопливо наносит на кальку схему ледовой обстановки, Зубов вычерчивает маршрут, рекомендованный для движения кораблей.

— Иван Иваныч! — кричит он. — Вылезай за облака, пойдем к каравану!

Черевичный ставит самолет в набор высоты и выходит за белые барашки облаков.

Уже готова карта ледовой обстановки. Ее подписывают трое: командир самолета Иван Черевичный, штурман Николай Зубов и гидролог Юрий Барташевич. Карту запечатывают в металлическую коробку, привязывают длинную бечеву с красным флажком — вымпел готов к сбросу.

Стрелочка радиокомпаса, нервно колеблясь, разворачивается в сторону, указывая, что где-то внизу ледокол. Опять вниз, ближе к поверхности моря, ведет самолет Черевичный. Выводит его на ледокол и сбрасывает вымпел.

Самолет направляется к берегу. Черевичный включает радиовысотомер.

— Всем смотреть за землей! — отрывисто раздаются слова команды.

Самолет идет на посадку. Сквозь белесые волны тумана кое-где мелькает горбатая поверхность моря. Разворот. Полет по прямой. Иван вычисляет в уме углы между самолетом, радиостанцией и полосой посадки. Опять разворот. Полет по прямой. Разворот. Где-то впереди, пока еще не видимая, полоска аэродрома.

— Выпустить шасси! — командует Черевичный.

— Есть шасси! — отвечает механик.

И вот уже виднеются огни костров и черные шлейфы дыма. Самолет, шурша колесами по прибрежной гальке, катится вдоль посадочной полосы.

Короткий отдых. Осмотр машины. И опять в воздух, к кораблям, в море.

ЛЮДИ

Белая пустыня. Кое-где из-под снега торчат черные, будто обугленные, стволы лиственниц и ветви чахлого кустарника.

Тишина. Тяжелая, осязаемая. Кажется, все живое вымерзло или погибло. Даже серебристые лучи северного сияния похожи на застывшее дыхание вселенной.

Но так только кажется. По льду Улахана двигаются тяжело нагруженные нарты, запряженные шестеркой лохматых псов якутской породы. Иней, осев на их мордах, образовал причудливые ледяные маски. Собаки тяжело дышат, изредка хватая зубами комья снега, и коротко повизгивают.

Люди идут молча — один впереди, другой позади нарт. Говорить на таком морозе — значит попусту тратить силы. Люди берегут их. Впереди длинный путь по нехоженой целине вдоль течения Улахана — путь к Тыкуру, районному центру. Собственно, людям и не о чем говорить. Все слова уже сказаны раньше, еще летом, когда они шагами вымеряли россыпи касситерита, когда отдыхали рядом с шурфами и составляли карту. Теперь многочисленные образцы пород и карта, небольшой клочок бумаги, потертой на сгибах и испещренной замысловатыми линиями, колонками цифр да условными значками, не дают им покоя, влекут вперед, к людям, в районный центр, на базу геологической экспедиции.

Геологи с первыми морозами вернулись с гор Рюн-Хая — Белого камня, и, едва дождавшись, когда мороз оденет льдом Улахан, отправились в путь.

…Два дня назад, после очередной ночевки, они двинулись в путь до рассвета и не придали значения предостерегающему облачку, появившемуся над Улаханом. Теперь на двоих у них осталось только два патрона: по одному в каждом стволе. Второе ружье, запас патронов и продовольствия вместе со всей упряжкой лежат на дне Улахана. Люди остались лицом к лицу с голодом, с белой безжизненной пустыней… Вернуться назад? А как же россыпи касситерита? Нет! И к тому же пройденный путь длиннее оставшегося. Значит, только одно — двигаться вперед!

Воля и выдержка или уныние и слабость? Кипучая энергия мозга и тепло крови или власть стужи и мрака? Кто кого?..

Люди свернули с реки и пошли на северо-восток напрямик через вздыбленную холмами тундру. Сделали они это сознательно. Новый путь хотя и труднее, но дает значительный выигрыш во времени. Выиграть время — значит выиграть жизнь!

У них были спички, и в случае нужды можно было развести огонь. Был плиточный чай; он не заменял пищу, но на время создавал иллюзию сытости.

Теперь они с каждым днем сокращали переходы и чаще останавливались отдыхать в пути. По ночам жгли большой костер, грелись и пили чай. Люди собирали мерзлые ягоды можжевельника, почки тальника, чтобы чем-то заглушить голод. Однажды у них из-под ног взлетела стая куропаток. Тот, что нес ружье, вскинул его к плечу, но сдержался. Оставшиеся патроны бессмысленно тратить на дичь, которой не насытишь даже одну из собак…

Когда муки голода стали нестерпимы, люди убили одного пса. Впервые за эти дни они поели по-настоящему и слегка накормили собак.

И опять они двигались вперед. Скоро в упряжке остались только две собаки. Люди впряглись в нарты вместе с ними и продолжали путь, шатаясь от голода и усталости..

…Днем на их следу появились волки. Они скользили меж зарослей кустарника, и люди сначала не подозревали об их присутствии, но вскоре преследователей почуяли собаки. Они жалобно скулили, жались к ногам людей, вздыбив шерсть, и отказывались идти вперед. Тогда люди тоже обнаружили опасность.

Голод лишил волков обычной осторожности. Они приблизились настолько, что уже можно было различить их горящие глаза. Сейчас волки были сильнее людей. Может быть, поэтому они не бросились сразу на людей, а может быть, в них еще не исчез страх перед человеком? Может быть…

Люди понимали безвыходность своего положения и расположились на ночлег раньше обычного, еще до наступления темноты. Единственная их защита — огонь костра. Рассчитывать на два патрона было нелепо. Два выстрела свалят двух волков, а остальные?

Люди собрали хворост, разожгли четыре костра и уселись внутри огненного четырехугольника.

Волки, их было больше двух десятков, потеряв из виду людей, заволновались, но, уловив вновь запах человека, успокоились и расположились напротив костров. Они ждали.

Неожиданно тишину тундры нарушил вой. Призывный вой голодного волка. К нему присоединился еще один голос, другой, третий… Собаки прижались к ногам людей и жалобно повизгивали. Вой повторился и замер на самой высокой ноте. Кольцо волков вокруг костра начало быстро редеть. Один за другим они исчезали в темноте ночи. Люди поняли: какая-то другая стая волков шла по следу крупного зверя. Начиналась большая охота, и волки приглашали принять в ней участие своих сородичей. Людей озарила надежда: насытившиеся волки вряд ли будут продолжать их преследование. Люди слушали звуки охоты. Они нарастали, приближались, становились отчетливее. Где-то рядом с кострами послышался топот загнанного животного, азартный визг и короткий, почти собачий лай преследующей его стаи. Охота прошла так близко, что люди ощутили колебание воздуха и в костер упали комья снега.