Александр Данилович и всегда-то был недоверчив, подозрителен, резок в своих предположениях, а теперь и вовсе. Ворчал:

— Что-то никто особо не торопится сюда, под нос к шведам, из больших-то людей… На одного меня бросили всё! Посмотрим-де, мол, как этот пирожник вывернется на этом болоте!.. Ждут, не дождутся, чтоб шею сломал!.. Им и голландского штиля избы руби, и обширные дворы городи… А они… На что Борис Петрович — и тот шипит. «Кому охота в кучу сбиваться. Ступайте в свой Питер, а мы Москву всё так строим, пошире: всяк про себя, а господь про всех, прошу не прогневаться. Александр-от Данилович…» Вот тут и вертись!.. А как? — рванул воротник. — Знает грудь да подоплёка, как оно достаётся!..

Но и ворчать губернатору было некогда. Новый городок в устье Невы нужно было застраивать «споро, торопко», как государь говорил. Швед близко, грозит!..

И Меншиков всё крепче и крепче брал строителей «за грудки».

Считал за правило: не дать поблажки — остуда на время, а дать поблажку — ссора на век! И дело кипело.

Вдоль островка, на котором крепость стояла, прорыли канал для воды питьевой, по сторонам срубили дома для коменданта города, плац-майора, цейхгауз, провиантские магазины. На правом берегу Невы, на питерской стороне, построили малый царский дворец — деревянный домик в две комнаты, разделённые сенями: поблизости от него Меншиков отстраивал дом для себя — «Посольский», как называли его, потому что в нём предполагалось принимать иноземных послов. За посольскими хоромами, на берегу Большой Невки, выстроили дома Головкин, Брюс, Шафиров, а дальше за ними уже шли бараки, шалаши, землянки работного люда.

Близ крепостного моста выстроили ресторан «Торжественная Австерия четырёх фрегатов». В «Австерии» подавались вино, пиво, водка, табак, карты. Перед «Австерией» совершались все торжества, и царь с генерал-губернатором частенько заходили сюда выпить чарку водки, выкурить трубочку кнастера с иноземными шкиперами, в тёплое время посидеть на веранде, полюбоваться, как тихо прячется за берёзовую рощу красное солнце, послушать, как, смягчённые далью, доносятся с того берега тоскливо-протяжные песни солдат.

Первые успехи, одержанные Петром в Прибалтике, вызвали серьёзное беспокойство западных держав. Что Карл и Пётр истощали друг друга взаимной борьбой — это входило в расчёты и Англии, и Франции, и Голландии, как весьма приемлемое обстоятельство, потому, что оба противника были опасны: Карл — своим безрассудством, непостоянством в международных делах. Пётр — слишком широкими, далеко идущими планами. Отлично известна была дипломатам и та неукротимая энергия, с какой Пётр, используя запасы и источники средств необъятной России, укреплял свою армию.

Особо заботился Пётр в это время об укреплении нового города с моря… До моря дошли, а как закрепиться на нём, пока нет ещё мощного флота? Чем оборонить новорождённое детище — Санкт-Петербург? Всё это нужно было обдумать, взвесить, изыскать и прикинуть «по месту».

Вот Котлин-остров — Рету-Саари — пустынный, необитаемый, и стоит он на подступах к Питеру, всего в 25 вёрстах от него. Чем не крепость? Чем не часовой у входа в Санкт-Петербург?

И сам Пётр с лотом в руке принялся измерять глубину вокруг Рету-Саари. Оказалось, что к северу, со стороны финнов, для кораблей море непроходимо — сплошные камни и мели, а на юг, к Ингрии. фарватер свободен, открыт… Значит… Ежели построить на Рету-Саари крепкую фортецию да на пушечный выстрел от неё к югу, при самом фарватере, ещё крепость воздвигнуть, тогда… Получалось, что Питер тогда будет надёжнейше защищён, как Царьград Дарданеллами.

И в Петербурге, и по возвращении из него, о Москве, и позднее, в Воронеже. Пётр всячески обдумывал это дело. Прикидывал. Вычерчивал кроки. И вот, наконец, зимой из Воронежа он прислал Меншикову плод своих замыслов — собственноручно изготовленную модель крепости, предполагаемой к сооружению на подступах к Петербургу. В письме наказал: когда лёд будет на самом корабельном проходе, опустить в море в назначенном месте деревянную крепость, модель которой прилагается, нагрузив её песком и камнями, и в этой морской цитадели поставить, сколько можно, дальнобойных орудий.

Воля Петра Алексеевича была исполнена Меншиковым точно и в срок. Из огромных дубов были сооружены ряжи — ящики, плотно набиты камнями и спущены в воду там, где приказывал государь… Промежутки завалили землёй, затрамбовали, сверху засыпали гравием, щебнем, и… действительно получилась фортеция.

В начале мая 1704 года Пётр ходил к новой крепости на шмаке «Бельком» с ближними людьми, осмотрел все работы и приказал тут же, при себе, артиллерию поставить и позиции оборудовать.

Новую крепость Пётр назвал «Кроншлотом», или «Коронным замком», «Торжество в ней было трёхдневное», записано в «Юрнале» 1704 года.

В Кроншлоте поставлено было 14 пушек, и на Котлине-острове в это же время поставлено 60 пушек. Кроншлотскому коменданту самим Петром было предписано:

«Содержать сию цитадель… хотя до последнего человека. Если неприятель захочет пробиться мимо её, стрелять, когда подойдёт ближе. Стрельбой не спешить и ядер даром не тратить…»

Первый купеческий корабль, фрисландский флибот с солью и вином, пришёл в устье Невы в ноябре 1703 года: шкипер флибота Выбес был угощён Меншиковым в губернаторском доме и получил в награду 500 золотых; каждому матросу дано по 30 талеров и обещана награда ещё двум кораблям.

В октябре 1703 года Меншиков приехал в Москву.

Дома у него, на женской половине, стоял дым коромыслом. Заканчивали приданое его сестре Машеньке — в последний раз пороли, перекраивали, примеряли да гладили, клали да перекладывали добро по сундукам, коробьям да укладкам.

К сёстрам на это время перебрались из дворца, от царевны Натальи Алексеевны. Дашенька и Варвара Михайловна Арсеньевы — подготовить невесту, помочь по хозяйству да по дому.

Ещё до отъезда Александра Даниловича из Москвы сестра его Мария присватана была за графа Алексея Алексеевича Головина. И Алексей и Мария — сироты: ни матерей, ни отцов. Посажёные отцы — брат Алексея, граф Фёдор Алексеевич Головин, управляющий Посольским приказом, и Александр Данилович Меншиков — решили со свадьбой поторопиться.

— Сыграть — да и к стороне! — решил Александр Данилович. — Договорено обо всём, и тянуть с этим делом не следует. Время не то. Как. сваток, полагаешь?

— Разумеется, — соглашался Фёдор Алексеевич. — Сейчас такие дела со шведами назревают, что откладывать свадьбу никак не приходится. Когда-то ещё у нас с вами. Александр Данилович, время свободное выйдет?

— Н-да-а, — раздумчиво тянул Меншиков, — судя по всему, не скоро, сваток, ох не скоро!

Вечером Меншиков заехал к Борису Петровичу Шереметеву.

Никого из своих сотрудников Пётр не уважал больше, чем этого эрестферского и гуммельсгофского победителя шведов, разрешал ему в любое время входить к себе без доклада, встречал и провожал его не как подданного, а как гостя-героя. Но даже и он, Шереметев, случалось, искательно писал к безродному приёмышу государя Данилычу: «Как прежде всякую милость получал через тебя, так и ныне у тебя милости прошу».

Старый стреляный волк отлично чуял, «откуда жареным пахнет».

Вот и на этот раз принял он Александра Даниловича радушно, почтительно тряс за обе руки, не знал, куда усадить.

— Рад, рад, Александр Данилович!.. Какими судьбами?.. Да-а, вот мы с тобой, Александр Данилович, и в Москве белокаменной… Та-ак…

— Соскучился? — криво улыбался петербургский генерал-губернатор.

— И-и!.. — поднял вверх обе руки фельдмаршал. — Страсть! На своей стариковской кровати уже сколько времени не лежал! По палаткам да по землянкам в топях да хлябях!..