Меншиков понимал, что сильная армия, необходимая всегда, теперь была нужна особенно, для того чтобы прочно, надёжно поддерживать и всячески укреплять новое значение родины.

Набор войска был тяжёл для малолюдной России, и потому, строго карая крепостных за побеги, правительство вынуждено было позволять желающим выход из крепостного состояния в войско. Сенаторы, надёжные защитники крепостников, отстаивающих прежде всего свои интересы, представили было в Верховный Тайный Совет своё мнение, что надобно «запретить вольницу» — возбранить крепостным записываться добровольно в солдаты. В Совете долго рассуждали; сама императрица присутствовала на заседании и, выслушав всех, после чего отдельно посоветовавшись с Александром Даниловичем, объявила, что вольницу вовсе пресекать не следует, и потребовала, чтобы члены Совета, подумав ещё, «написали бы мнение и представили средство, каким бы образом в том полегчить, но чтобы вовсе вольницу не пресечь».

Екатерина объявила, что отныне она сама будет присутствовать на заседаниях Верховного Тайного Совета. Однако Меншиков, как вновь назначенный президент военной коллегии, получил особое право: в те дни, когда императрица по той или иной причине не сможет присутствовать на заседании Совета, в такие дни о важных воинских делах докладывать только ей лично. «В которые дни мы не будем сами в Верховном Тайном Совете, — сказано было в указе, — то о важных воинских делах призиденту военной коллегии, кроме нас самих рапортов и ведомостей никому не сообщать».

По докладу Меншикова Екатерина отменила «баллотирование офицеров товарищами». Сказано было при этом, что и покойный император уже видел неудобство этого способа производства в чины. Изменён был и порядок расквартирования войск на постоянных квартирах. Вред этого расквартирования видели в растянутости полков, а также в притеснениях, которым подвергались барские крестьяне от солдат, чем причинились большие убытки дворянству.

Екатерина повелела полки селить при городах — преимущественно пограничных и таких, где хлеб дёшев и много лесов: это должно помочь сбору войск и офицерскому надзору за рядовыми.

«Когда коньюнктуры допустят», позволено было две части офицеров, урядников и рядовых из шляхетства отпускать по домам, чтобы они могли привести в порядок свои деревни, и таким отпускным жалованья не давать.

Особо строго спрашивал Александр Данилович с квартирмейстеров, должности которых были введены Петром в полках, бригадах, дивизиях. От квартирмейстеров требовалось иметь «записные книги или протоколы» всех оперативных планов; они обязаны были также описывать районы предполагаемых военных действий, пути сообщения, изучать будущие театры войны, «все походы и лагер записывать и чертежи оным делать».

Но подготовка квартирмейстеров была пока что слабая. Их надобно было готовить, учить и учить. Выдвигась способных! — требовал Меншиков. Хотя бы и из простых людей, но чтобы они могли «себя оказать и от других, которые в таковых науках неискусны, отличиться и скорее их чин получить».

— Ибо сие, — полагал президент военной коллегии, — первейшей важности дело!

«Войско продолжает содержаться здесь в образцовом состоянии», — доносили своим дворам резиденты. И иностранные правительства, хорошо осведомлённые об этом, поневоле должны были и теперь с уважением прислушиваться к голосу великой Российской империи.

Екатерине перевалило на пятый десяток.[115] Она располнела, пожелтела, ссутулилась. Когда её дочь Анна спрашивала:

— Что это, мамочка, ты такая молчаливая да грустная стала? — Подходила, ласково приникала к плечу, обнимала. — Да и старенькая… — она отвечала со вздохом:

— Горе-то, дочурка, одного рака красит!

А горя она пережила действительно много: похоронила до этого восемь человек детей, потом — мужа и вместе с ним шестилетнюю дочь.[116]

Первый год своего царствования Екатерина ещё проявляла личную заботливость о продолжении дел покойного мужа: «о воинских делах имела немалое попечение и впрочем, что принадлежит к удовольствию полков», часто «изволила сама при экзерцициях присутствовать», «делала смотр полкам на лугу, где стоял большой глобус, и всех офицеров из рук своих напитками жаловала»; в Петергофе «яко любимое место государя императора, на память его величества славных дел, изволила некоторые домы доделывать и игрывыми водами[117] и прочими украшениями украшать». Но это продолжалось недолго.

Мысль о том, что станет с дочерьми после её смерти, начала занимать Екатерину всё больше и больше. Старшую, Анну, она выдала замуж за герцога Голштинского. А как устроить Елизавету?

Легко было взойти на престол во время малолетства великого князя Петра Алексеевича, но этого единственного мужского представителя династии по достижении им совершеннолетия очень трудно будет отстранить от престола в пользу одной из его тёток. Пожалуй, и… невозможно.

Милостями и ласками Екатерина надеялась привязать к себе и своим детям старых вельмож, но родовитые брали награды и озирались — искали чего-нибудь более твёрдого.

Поминовение во всех церквах Российской империи обеих цесаревен прежде великого князя Петра Алексеевича, как намёк на отстранение последнего, было солью на рану старозаветных людей, особенно родовитых. Появились злые подмётные письма.

Предложил было Остерман совершить бракосочетание великого князя Петра Алексеевича с цесаревной Елизаветой Петровной, но средство это, рассчитанное на примирение враждующих партий, было решительно отвергнуто Екатериной и её приближёнными. Такой брак был явно незаконным и поэтому легко расторжимым. Да и церковь, а следовательно и народ восстали бы против женитьбы племянника на родной тётке.

Екатерина пыталась успокоить себя единственно тем, что она, «смотря по конъюнктурам», вправе назначить преемника. Во всяком случае, ей нужно было неустанно заботиться о ближайших интересах своих дочерей. И она, всецело полагаясь на своих приближённых, во главе с Александром Даниловичем, всё больше и больше начинает отходить от государственных дел, поглощаясь делами семейными. Да и здоровье её заметно ухудшилось: днями она лежала в постели или сидела в покойной кафалке; частенько её лихорадило и, румянец выступал на щеках нехороший — алыми пятнами, кашель спать не давал.

Лейб-медик предостерегал:

— Как возможно от простуды берегитесь, ваше величество. Для вас она сейчас, — виновато улыбался, протирая очки, — может быть… неприятна особенно!..

И генералитет, офицерство так и ахнули от гордости, когда все бразды правления прочно взял в свои руки Александр Данилович Меншиков: ведь чуть не весь офицерский корпус состоял из «новых людей».

Ахали не только доброжелатели, но и враги светлейшего князя — и на то, как это ухитрялся он не разорваться: заседать в чоенной коллегии, и в сенате, и в Верховном Тайном Совете, ястребом следить за каждым гарнизоном, полком… Ахали и говорили…

— Да оно, надо дело говорить, и наследство император оставил — переворошено всё!.. Зато и жаден князь до всего же! «Двужильный!» — ворчали-шипели одни; «Орел!» — восторгались другие; «Первая военная знаменитость, оставленная славным царствованием Великого императора!»

Да, дела государственные не ждали. Прежде всего надо было что-то решать с «ревизскими душами». Переобременённые налогами крестьяне продолжали уходить от помещиков «в башкиры, Сибирь, даже за чужие границы». Растерянность и замешательство царили среди помещиков, духовенства. И в правительственных кругах всё более сознавали, какую огромную опасность влечёт за собой рост армии беглых.

Сенат предлагал: «на 1726 год взять с наличных по 50 копеек, вместо 74, а на будущие годы брать по 79 копеек с ревизской души; уменьшить расходы на армию».