— Все равно не поймаешь! — весело крикнула ему Ольга.
Гошка улыбнулся ей, показав четыре зуба.
Этот домик в Подольске уже полтора года снимала Ольга вместе с Клавой, женой актера Белова. Клава любила хозяйство и твердила, что без собственных фруктов и овощей, где нет нитратов, нынче не прожить, и ей надоел московский шум. А Ольга после развода с Константином получила от него однокомнатную квартиру в районе Цветного бульвара — царский подарок на прощание, но там не жила. На работу беременной, а потом с грудным ребенком устроиться было невозможно, и она сдавала свою квартиру, а на вырученные деньги снимала полдома в Подольске и могла безбедно растить Гошку.
Костя легко согласился на развод, как только узнал, что она беременна. И их развели моментально, пока не было заметно беременности. Воспитывать чужого ребенка он не хотел. Так что Олины страхи, что придется заставлять себя жить с ним, не оправдались. Он, по собственной инициативе, занимался здоровьем Риты, а когда она вышла из санатория, сделал ей предложение и отказа не получил. Рита о ВГИКе и не думала, вспоминала о своем желании с ужасом и к нему всегда примешивалось воспоминание о Турции.
— Да не актрисой я хотела быть, жизни я красивой хотела, — говорила Рита.
Ольга считала, что они с Костей идеальная пара, но к ним в высотку на Красной Пресне не ездила никогда и вообще с бывшим мужем отношений не поддерживала, не могла простить его.
Рита заезжала, предлагала деньги, но Ольга знала, что они Костины, и никогда не брала их. Вот только от ванночки отказаться не смогла. Гошка купаться любил, любил подолгу сидеть в воде и возмущался, зычно ревя, когда из боязни, что ребенок захлебнется, вечно занятая хозяйством Оля вытаскивала его из корыта, в котором купала прежде.
Стоять, нагнувшись над корытом, было трудно — очень уставала спина. На стиральную машину Ольга копила, но накопить никак не могла. То одно нужно для Гошки, то другое, а скоро пойдет, и уже не засунешь в меховой мешок, сшитый Клавой, — придется покупать пальтишко, валеночки, зимнюю шапку.
Ольга присела возле корыта, отдыхая, попробовала, как Гошка, поймать мыльный пузырь. Первый лопнул в ее руке, а второй лег на ладонь, переливаясь цветами радуги. «Поймала радугу», — усмехнулась Ольга, вспоминая свои мечты. Радуга-удача. «Вон моя удача, в ванночке сидит и опять ногу грызет».
— Что же ты глупый у меня такой, Гошка, — сказала она и подсела к малышу. — Разве ножку можно грызть? Вот игрушки грызи сколько влезет, если зубы режутся. Глупый ты у меня. Внешне, так вылитый папа, а умом в маму пошел. Твоя мама столько глупостей наделала… — Как всегда при воспоминании об Игоре, у Ольги тоскливо сжалось сердце. Она так и не знала о нем ничего с того дня…
— Мама, мама, — радостно завелся Гоша, глядя на Ольгу круглыми карими глазами, у него впервые получилось осмысленное слово.
— Бедный Гошка, твоя мама говорит, что ты глупый в нее. Так у тебя двойная плохая наследственность. Знал бы ты, сколько глупостей твой папа натворил! — Около ванночки сел Игорь, вытащил ребенка, взял на руки, не обращая внимания на то, что с Гошки стекали потоки воды на его белую, в кремовую полоску рубашку, на белые летние брюки, так шедшие к его загару.
— Но ты не расстраивайся, парень, — сказал Гошке Игорь. — На чужих ошибках учатся, и ты будешь умницей, мы с твоей мамой ошибок наделали! Так что ты будешь умнейшим парнем на земле.
Ольга продолжала сидеть около ванночки — ей отказали и ноги, и голос. Как он мог так незаметно появиться? Но она же болтала с Гошкой, стояла спиной к калитке и вполне могла не услышать. Он пришел к ней, к ним… После почти двухлетней разлуки. Она никак не могла справиться с оцепенением, вызванным неожиданным счастьем. Надо же что-то сказать.
Игорь даже не смотрел на нее, возясь с ребенком. Он подкидывал его вверх, и Гошка заразительно хохотал, Игорь улыбался.
«Как они все-таки похожи», — теперь Ольга могла убедиться наглядно. У нее ведь не было даже его фотографий. Даже большую, общую фотографию выпускников ВГИКа она уничтожила, чтобы не вспоминать о нем, а в Стамбуле сфотографироваться они не успели…
Ольга вдруг вспомнила все, и как они расстались, и боль нахлынула такая, что вернулись разом силы и голос. Он ведь не к ней приехал, к ребенку. Но как он узнал, что ребенок его? Но пусть так, пусть к ребенку. Видеть его — уже счастье, а Гошке нужен отец, да еще такой. Она наконец встала.
— Странно, Игорь, Гошка ведь чужих не любит, ни за что не позволит на руки взять, — спокойно сказала Ольга — она начала играть.
— А я же ему не чужой, думаешь, дети не чувствуют? — Игорь смотрел теперь прямо на нее, и хоть приехал он не к ней, а к ребенку, она вдруг вспомнила с ужасом, что на ней старый полинявший Клавин халат, на голове косынка. И этот дом, который так нравился ей, и корыто посреди улицы, пеленки, ползунки. Такая убогость, в которой она растит его ребенка.
А Игорь все смотрел, не обращая внимания на Гошкины пальчики, дергающие его за нос.
Как ни изображала Ольга спокойствие, она все больше погружалась в мрачность, и это было заметно.
— Спасибо тебе за сына, — сказал наконец Игорь. В его лице была непроницаемость, а в голосе она уловила напряжение.
— Пойдем, Гоша, нужно одеться, смотри, папу всего намочил. — Ольга забрала у Игоря ребенка. Она просто не знала, что сказать ему, а пауза затянулась. Слов было много. Но не кричать же: «Я люблю тебя, я так ждала тебя и видела твое отражение в ребенке и только поэтому смогла выжить!»
— Папа, папа, — склонял теперь Гоша новое слово, сидя у Ольги на руках.
«Я ведь говорила эти слова ему тогда, а он сказал: «Эта шлюха мне больше не нужна».
— Я вам памперсы привез, они вам теперь пригодятся, — сказал Игорь, выходя из калитки.
На машине приехал. Ольга вспомнила его красную «девятку» и пошла посмотреть, увидеть хоть что-то родное, из тех времен. У забора стоял зеленый «СААБ», она и не различила его из-за зелени листвы.
Игорь вытащил из багажника какие-то коробки и пачки памперсов.
— Пойдем в дом, — вежливо пригласила Ольга.
— Конечно, — сказал он. — А почему ты так смотришь на мою машину?
На Ольгу вдруг опять напала решимость. Пусть скажет, что не любит больше, что будет приезжать к ребенку. Пусть разом решится этот вопрос и исчезнет натянутость. Лучше разом выдержать еще более сильный наплыв боли, чем терзаться неизвестностью.
— Я ждала, что ты вместе с памперсами и коробками вытащишь еще и пистолет или кинжал Гейдара. — Ольга думала, что в шутливой форме ей легче будет и сказать, и выслушать приговор. — Ведь тогда, в Стамбуле, когда я сказала тебе, что люблю тебя и жить без тебя не могу, ты оттолкнул меня и пообещал рассчитаться в России. — Хотя она и старалась говорить весело, получилось у нее это выжидательно и серьезно.
— А ты меня до сих пор любишь, даже несмотря ни на что? — Вопрос был задан серьезно и уже не давал возможности шутить.
Ольга только кивнула. Решительность оставила ее. Лучше неизвестность, в ней есть надежда, чем твердое желание того, что он уже не любит ее. Ведь не покончишь с собой, услышав его: «Нет». У нее сын, и придется всю жизнь провести с этой болью. Ольга нечаянно стиснула сынишку, и он запищал, протестуя, и дал ей возможность оборвать разговор и пойти в дом. Игорь молча шел за ними.
Ольга посадила Гошу на кровать, приготовилась его одевать, он уже успел обсохнуть на жарком солнце.
— Надень памперс, пригодится, вот увидишь, — сказал Игорь.
Ольга, думая о прерванном разговоре, надевала на Гошу рубашонку. Одежду ей дарили подольские мамаши, чьи дети выросли из младенчества, и гардероб Гоши не отличался великолепием.
— Нет, это будет лучше. — Игорь отстранил Ольгу и умело нарядил сына в новенький матросский костюмчик с огромным желтым вышитым якорем на животе, надел на него панамку, сшитую под бескозырку.
Гоша радостно разглядывал якорь и пытался его оторвать.
