Посередине деревни, несколько в стороне, среди зелени, в разбитой мельнице был устроен наблюдательный пункт дивизии, и по очереди все мы, младшие офицеры, с людьми команды связи следили с него за обеими позициями — нашей и красной, которые оттуда были видны как на ладони.
Устав изрядно от последних бессонных ночей, я, уже в полной темноте, когда все кругом утихло, решил немного отдохнуть и, не раздеваясь, конечно, а как был, при оружии, лег на свежее сено, разложенное на полу,рядом с ротмистром Феденко-Проценко и порутчиком Тимротом и заснул крепким сном, забывая все вокруг себя.
18 июня на рассвете один из первых снарядов угодил в угол крыши нашего дома, сорвав часть крыши и обвалив стену, отчего дымовая труба с грохотом обрушилась к нам в комнату. Осыпаемые штукатуркой и битым стеклом, мы все трое выскочили на двор. На фронте шла редкая перестрелка; артиллерия изредка отвечала, ведя главным образом пристрелку по определенным пунктам. О сне больше не думали — закипела работа. Вскоре я был вызван начальником Чеченской конной дивизии, командующим всем арьергардом, на наш наблюдательный пункт с приказанием иметь наготове тут же всех своих людей, расположив их незаметно в садах. Огонь на фронте разгорался. Все наши 8 орудий, все время меняя цели, вели интенсивный огонь. Красная артиллерия не отставала, и в деревне во многих местах уже начинались пожары; количество раненых все увеличивалось, и их немедленно на подводах отправляли в глубокий тыл.
Я взобрался на вышку и простым глазом, не более как в полуверсте перед собой, мог наблюдать бой. Повсюду взлетали фонтаны земли, цепи лежали неподвижно; в мертвых пространствах позади, среди садов, укрыто стояли коноводы. Наш фронт представлялся в следующем виде: на правом фланге спешились полки кизляро-гребенцов, затем в неглубоких окопах поперек дороги две роты пластунов, к которым примыкали спешенные: 3-й Чеченский и остатки 1-го Чеченского конного полка; левее же и уступом немного вперед — 2-й Чеченский конный полк. Обе конные батареи встали на окраине деревни в затылок пластунам. В резерве всей группы у генерала Драценко оставалось всего 4 эскадрона Александрийского Ее Величества полка, но и они, по просьбе генерала Ревишина, были подтянуты в деревню и расположены укрыто среди громадных фруктовых садов.
Часов около 7-ми утра из-за бугров появились первые красные цепи. На красных обрушился с нашей стороны беглый огонь артиллерии и пулеметов; они залегли, а затем начали отходить, повсюду оставляя неподвижно лежащие тела. Через полчаса снова появились цепи, числом четыре или пять, одна в затылок другой, и быстрым шагом, почти бегом, повели наступление. Страшный ураганный огонь ударил им в лицо; цепи стали редеть, сбиваться в кучи, залегали, снова поднимались и двигались вперед. Не доходя приблизительно шагов 600—800 до наших позиций, красные вдруг приостановились, и в это же время совершенно неожиданно вынеслись четыре эскадрона красной конницы, охватывая правый фланг кизляро-гребенцов. Минута создалась критическая... Казаки, сдерживая пехоту красных с фронта и видя себя обойденными с фланга, испугались за своих коноводов и бросились, не выдержав, к лошадям. Но красная конница их настигла, сбила в кучу и рубила несчастных, не давая им произвести посадку; спасался кто как мог.
Пластуны, видя себя брошенными справа, оставили окопы и врассыпную бросились в деревню, оголяя батареи. Перейдя на картечь, конно-артиллеристы доблестно отбивали красную атаку, постепенно снимаясь и карьером уносясь в деревню. Семь орудий из восьми было спасено, на последнем же была изрублена прислуга. Видя общую катастрофу, генерал Ревишин через меня отдает приказание александрийским гусарам на карьере немедленно атаковать красных в левый фланг. Вскочив в седло, я полным ходом понесся исполнять приказание. Гусары на широком галопе выскочили из-за домов в поле, пытаясь развернуться, но, видя перед собой и на фланге уже несущиеся лавы красных, не выдержали и повернули назад. Чеченские же полки, узнав о разгроме справа, самостоятельно снимаются, в беспорядке отходя.
Предвидя возможные случайности, я спешил своих людей и рассыпал их в цепь. Вся деревня была сплошь забита несущимися охваченными паникой всадниками. Часто по два человека сидели на одной лошади. Я сам видел, как в седле сидел казак, на крупе его лошади — пластун, а два других пеших, уцепившись для легкости бега руками за хвост его лошади, неслись общей кавалькадой вдоль улицы. Картина бегства была ужасная, раненые оставались лежать, подобрать их не было возможности, несчастных топтали лошадьми...
В это время начальник дивизии, внешне спокойный, сошел с вышки и приказал мне быстро собрать людей. Крикнув вестовым: «Подавай лошадей!», мы тотчас же тронулись на рысях. Красные, теперь уже никем не сдерживаемые, подходили к деревне. Вдоль улицы стал бить пулемет. Мы прижались к домам. Впереди получился затор — артиллеристы выпрягали убитую в запряжке лошадь. Обезумевшие люди, ища спасения, стали ломать заборы, чтобы вырваться в поле. Зажатые в общем потоке, мы вынули револьверы, ожидая каждую минуту появления на улице красной конницы. Но тут мои ординарцы и люди команды связи вмиг спешились и повалили забор, вытянув колья. В образовавшуюся брешь мы все — генерал Ревишин, полковник Мацнев, ротмистр Феденко-Проценко и я с ординарцами — буквально вылетели в поле, сплошь покрытое несущимися всадниками всех полков.
Противник, заняв деревню Яндыковка, остановился и не преследовал нас; это позволило начальству быстро собрать людей, построить полки и какой-нибудь час спустя снова занять позицию версты на три за песчаными буграми, прикрывая подступы к деревне Промысловое, где к этому времени сосредоточились все обозы и раненые нашего отряда.
Тут подъехал чеченец, разыскивающий командира 2-го Чеченского конного полка полковника Флерина с донесением от командира его 3-го эскадрона штаб-ротмистра Дурилина (офицера Крымского конного Ее Величества полка). Эскадрон этот был выдвинут влево для обеспечения всего боевого участка и, очевидно, позабыт в общей панике. Донесение его гласило: «Слышу сильный бой вправо, по непроверенным сведениям, наши части отходят, против себя противника не обнаруживаю. Прошу точных распоряжений и указаний». Генерал Ревишин подзывает меня: «Вы сами понимаете положение Дурилина; сделайте все возможное — найдите его и прикажите ему от моего имени немедленно отходить. Не теряйте времени, идите один с проводником чеченцем, дабы себя не обнаружить; торопитесь, иначе его отрежут». Раздумывать не приходилось, приказание было ясно и категорично. Подняв лошадей с места в галоп, мы пошли по открытой степи, стараясь забрать возможно влево, дабы прикрыться небольшими песчаными дюнами от наблюдения красных и незаметно обойти только что брошенную нами деревню. В густой песчаной пыли невозможно было разобраться, где отходили еще отдельные группы своих и где были красные.
Узкая полувысохшая речка пересекала нам путь; придержав лошадей, мы вошли в воду, тут лошадь моя поскользнулась, попав в яму, и упала. Я принял холодный душ, но, выбравшись по скользкому дну на берег, с радостью увидел своего чеченца, держащего в поводу мою мокрую и отряхивающуюся лошадь. Вскочив в седло, мы полевым галопом продолжали наш путь, обсушиваемые встречным ветром. Попав на открытое место, я увидел в полуверсте какое-то скопление людей. В то же время сбоку кто-то обстрелял нас из пулемета. Я задержал лошадь и подозвал чеченца. «Это твои?» — спросил я его. Выпятив глаза, он удивленно смотрел на меня. «Моя ничего не знает, ты офицер, и моя идет за тобой», — отвечал он. На минуту я задумался и остановил лошадь: как быть, чтобы не влезть прямо в пасть большевикам? Обстановка менялась ежеминутно, все было в движении; возможно, что Дурилин давно уже отошел, — мелькнуло у меня в голове... Выхода я не находил. Однако приказание должно было быть исполнено, нужно рисковать, — и я пошел прямо на видневшихся людей. Бог нас хранил — это оказались коноводы забытого всеми 3-го эскадрона. Я объяснил в двух словах Дурилину обстановку; он посадил своих людей, и мы на рысях, не теряя времени, двинулись на присоединение к своим.
