Разумеется, я немного злился на себя и дотошного капитана-виконта, но в тоже время испытывал смесь возбуждения и довольства. Клянусь честью, из кареты на происходящее глядела весьма хорошенькая особа с дивными золотыми кудрями. Не могу судить, была ли это баронесса Эдилия или ее наперсница, но ради такой красавицы не жалко расстаться с головой - во всех смыслах вышесказанных слов.

Знаю, вы улыбаетесь, рассуждая, что бастарду без рыцарского звания, рано выбирать Даму сердца и уж тем более громко восхвалять ее достоинства, рисуя в воображении манящие черты чудесного неземного создания, воплощения божества, недоступного и совершенного.

Если сегодня мой последний день на этом свете, то я желаю посвятить его прекрасной незнакомке и встать на путь куртуазного служения: совершать подвиги в ее честь, не открывая своих чувств и помыслов.

Однако же мы отвлеклись... Судя по шуму снаружи, повозка въехала в призамковый посад, окруженный валами и деревянными стенами. Все затряслось, когда колеса покатились по каменному мосту. Я прильнул глазом к бреши в пологе, рассматривая кривую улочку, ведущую на круглую площадь, где был установлен высокий эшафот. Три висельника с обезображенными лицами и выклеванными глазами имели на шеях пояснительные таблички. Увы, прочесть их я не смог.

Отец потратил немало часов на уроки фехтования, регулярно поколачивая меня палкой. Грамоту не вложил даже кнутом. Полученных знаний хватает только на то, чтобы без ошибок нацарапать собственное имя и разобрать в написанном виде два десятка знакомых слов. Зато я легко считаю до пяти сотен, езжу верхом, довольно точно бросаю копье и могу поразить из лука мешок с трех дюжин шагов. Матушка хвалила мой голос, прося спеть ей или продекламировать наизусть какой-нибудь стихотворение, из тех восьми, что я все-таки сподобился выучить.

Желаете послушать ее любимое?

О, прошу покорно извинить, но, кажется, в другой раз. На несколько мгновений мир погрузился во мрак, а значит кортеж баронессы следует под сводами замковых ворот. Толщина стен впечатляет. Здесь столь много камней, что ежели сложить их все друг за другом, рукотворная гряда протянется отсюда аж до дворца Годелота Длиннобородого.

Резко пахнуло дымом и яблочным сидром. Со всех сторон летели радостные приветствия многочисленных обитателей замка. У входа в донжон столпились празднично одетые аристократы. Я жадно рассматривал каждую мелочь: заставленный телегами и бочками двор, стражников на башнях, вертящихся возле кузнецы оруженосцев, слуг, заводящих лошадей в конюшню, девиц с ведрами у колодца, высыпавших из поварни хлебопеков, шумную детвору меж амбаров, даже голубей, кур и истошно лающих собак.

Рыжий челядинец, рывком отбросив полог, приказал мне выбираться наружу. Гордо тряхнув грязными и слегка отросшими за время странствий волосами, я спрыгнул с повозки, очутившись перед хмурящим лоб местным комендантом. Он был одет как военный и носил броню не только на теле, но также на руках и бедрах. Черный шерстяной плащ и шрамы, исполосовавшие лицо, придавали мужчине вид мрачный, даже свирепый.

- Кого вы словили в этот раз? - жестко спросил комендант, хватая меня за подбородок.

- Шпион графа Кендаля, - живо откликнулся слуга. - Капитан-виконт вмиг его на чистую воду...

- Что при нем было? Оружие, яд?

- Ничего. Даже лошади. Выпрыгнул, как демон из-под земли. Защитите, мол, помогите. Врать стал, но наш-то, сами знаете, на расправу скор.

- Знаю. Потому и спрашиваю, - мужчина опустил руку и вытер ее о край плаща. - Мальчишка совсем. Лет шестнадцать, не больше. Скоро старина Кендаль начнет подкидывать сюда младенцев.

- Прикажите пытать или сразу псам на прокорм?

Испуганно вздрогнув, я решил обороняться до последнего:

- Выслушайте! У меня дело к Роберту Кривоносому.

Комендант не смог сдержать улыбку:

- Дело? К господину Роберту?

- Да.

- Говори.

- Перед вами Риддерк из Стылоборья, бастард сэра Альтарфа, который, как мне думается, погиб от меча Кривоносого этой весной на Антаресском тракте. Если господин Роберт не трус, пусть сразится со мной в честном поединке. Взываю к остаткам его благородства от имени человека низкорожденного, однако получившего должные представления о правде и справедливости.

- Теперь послушай меня, бастард, - сухо произнес мужчина, кривя обветренные губы. - Если ты желал досадить Роберту, то следовало поступить на службу к графу Кендалю или барону Эдмунду Шестипалому, но уж точно не тащиться сюда.

- Дайте хотя бы взглянуть в глаза убийцы перед тем, как лишите жизни!

Отрицательно мотнув головой, комендант сжал кулаки:

- Ты безрассудно смел и безнадежно глуп.

Он ударил меня в челюсть с такой силой, что опрокинул навзничь. Когда затылок соприкоснулся с выложенной булыжниками дорогой, боль ослепила и оглушила; я потерял сознание, провалившись в темную бездну, где нет ни красок, ни звуков, ни запахов.

Глава вторая.

Одни религии чтят мучеников, другие - палачей.

(Ежи Лец)

Где я очнулся, можно было понять по одному только смраду. От удушливой вони нечистот, запахов прелой соломы, скисшей капусты и дохлых крыс ком подкатил к горлу, а на глазах выступила влага. Через пару мгновений удалось приподнять гудящую от боли голову, чтобы осмотреться. Сознание услужливо подсунуло картинки недавнего прошлого: крепкие парни тащат меня по вырубленному в скале подземелью.

Казематы замка поистине огромны. Лестницы и переходы соединяют освещенные факелами туннели, в которых наличествуют разноразмерные камеры. В одних можно только сидеть, согнувшись и изнывая от холода, в других - стоять и даже бродить. Первые предназначены для всякого сброда, вторые - для людей знатного происхождения.

Узилище, куда поместили меня, было достаточно просторным, с тремя сплошными стенами и одной решетчатой, выходящей в коридор, но не имело ни лежака, ни окна. Тусклый свет все же позволил разглядеть в углу охапку соломы, на которую я тотчас и переполз, подальше от замызганного и смердящего ведра для испражнений.

Сырость и холод доставляли гораздо меньше неудобств, нежели чувство голода. Живот сводило, тянуло в левом боку. К счастью, мучители хоть и раздели меня до исподнего, но вместе с тем избавили от тугих веревок. Воображение рисовало людей, томившихся здесь годами, лишенных глотка свежего воздуха, в мрачной полутьме и безнадежном отчаянье.

Уже ставшую привычной, баюкающую тишину внезапно разорвал надсадный вопль. Я непроизвольно дернулся, мигом позабыв обо всем прочем. Крик повторился. Затем он то стихал, то усиливался до пронзительного воя. Мука неизвестного мне человека длилась больше часа. Не знаю, что напугало больше - творящее поблизости насилие или резко наступившее безмолвие.

По коридору кто-то шел, тяжелой, вероятно, старческой походкой... Незнакомец задержался возле соседнего туннеля, подхватил стоявший у стены табурет и направился прямиком ко мне. Лысый мужчина лет пятидесяти носил кожаный фартук поверх черной шерстяной рубашки и доходящие до локтей перчатки. Невысокий, но широкоплечий, он напоминал дубильщика или коваля.

Водрузив трехногий табурет напротив решетки, старичок щербато улыбнулся мне.

- Здравствуй, мил человек. Не возражаешь, я присяду? Умаялся совсем... - незнакомец стянул перчатки и вытер пот со лба. - При герцоге-то тут столько водилось сидельцев. Одной его благородной родни человек восемь. Мы с братом вдвоем работали, да при нас пяток помощников. С утра до ночи, без роздыху, поесть толком не успевали. А теперь, вишь ты, задряхлел я, устаю...

Растерявшись, я смотрел на него и все еще не понимал, о чем речь.

- Ты, верно, слыхал, как я справно тружусь. Вагант упрямый попался, из сектантов, сперва поносил меня на чем свет держится... Вину, стало быть, приумножал. Сам понимаешь, признание без пытки - пшик, труха. Кому такое надо? А вот когда шкура вздуется, кость затрещит, тогда - другое дело. Покаяние душу очистит - и сразу на эшафот, чтоб сызнова нагрешить не успел. Оттуда мучеником прямо к богу под крылышко. Благода-а-ать! Не уяснит, обскурант, что лучше дня три здесь промыкаться, а потом в вечное блаженство, чем упорствовать в грехе и угодить к подземным демонам. Там, знаешь ли, не щипцы раскаленные - сковороды, не иглы под ногти - а сразу гвозди вколачивают.