– Слышал на рынке, как люди рассказывали, что ученики, придя ночью, украли тело, когда стражники спали.

– И ты веришь в эти бредни?

– Так говорят…

– Послушай, Клеопа, я, например, очень сомневаюсь, что римляне могли заснуть на посту. За такой проступок у них полагается смертная казнь, – Лука провел ребром ладони по шее, демонстрируя, что это за казнь.

– А если им кто сонной травы в вино подмешал? Они же не виноваты…

– Наивный ты. Разве ты не знаешь, что на посту запрещено не только спать, но и пить вино? Это первое. И второе: ты что-нибудь слышал про аресты иудеев и поиски того, кто усыпил солдат? Я, например, не слышал.

– Я тоже.

– А следовательно, никакого похищения не было. И Учитель наш воистину воскрес, как Он и говорил нам, а мы не вняли Ему и не поверили, – Лука отбросил на плечи талес, подставляя лицо непонятно откуда появившемуся дуновению ветерка.

– Оно и сейчас многие не верят.

– Дело в том, что тело пропало, и неважно, украли его или нет. Главное, что после смерти Он не пришел к нам. Нет его нигде, – апостол показал вверх. – Видишь это небо?

– Вижу.

– А облака на нём видишь?

– Нет.

– Вот и я не вижу. Нет Его с нами, и там Его нет. Ни на земле, ни на небесах. А в душе пустота, будто обманули меня или украли что-то, а что украли – не пойму.

***

Я задрал голову и посмотрел на небо: там не было ни облачка. От горизонта до горизонта простирался чистейший небосвод, даже не подернутый вечерней дымкой. Сумерки еще не тронули долину, в которую мы спускались, а лишь коснулись подножия окрестных гор, кутая их пеленою тумана.

Кажется, мечтам не суждено было сбыться, а так хотелось. Хотелось еще раз Его увидеть, подсунуть голову под теплые ласковые руки, услышать тихий неземной голос. От осознания, что мы не встретимся, я взгрустнул. Уголки глаз намокли, и по щеке скользнула слеза. Я шмыгнул носом и покосился на спины идущих впереди меня людей. Апостолы, занятые разговором, не обращали на меня внимания.

Я прикрыл глаза, повторяя про себя услышанные накануне казни слова Господина моего: «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю²⁰». Сказал он это Филиппу²¹ и бывшим с ним, но, кажется, они не поняли, о чем Он говорил.

А я понял тогда…

И поэтому зашептал: «Господин, можно мне еще раз увидеть Тебя?.. Ну хоть на полшажка²²…».

Хоть я и осёл, но я особенный: я бы сказал, весьма способный и немножко даже талантливый… Дух тщеславия тут же подхватил меня и приподнял над землей. Мысленно я взлетел выше крон, хотя ногами шел по земле, думая, какой я молодец, гений, талантище, махина с длинными ушами и обвислым хвостом. Встречный ветер пригнал не обрывки, а целую фразу, адресованную мне, хотя Лука говорил её Клеопе.

– И сказал Он: «из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство²³», – Лука протянул руку и, взяв у Клеопы опахало, помахал возле лица.

«Гордость!», – я помотал головой, отгоняя от себя навязчивые мысли. Дух тщеславия лопнул, как мыльный пузырь, и моя хвастливая сущность треснулась о булыжники, которыми была вымощена дорога из Иерусалима в Эммаус. После того как я слетел с небес на землю, пришло осознание собственной ущербности. «Кто я такой? – думал я, тяжело вздыхая. – Тварь в серой шкуре, с заячьими ушами и обвислым хвостом. Хвастливая непарнокопытная скотина, возомнившая себя человеком…»

Протяжный вздох привлек внимание апостолов: они резко остановились, одновременно повернулись и стали меня рассматривать. Пришлось вильнуть в сторону, уходя от столкновения. Я сделал вид, что они мне безразличны, сошел на обочину и пошел вдоль неё, обнюхивая скрюченные от засухи листья подорожников.

И тут я увидел Того, Кого люди еще не видели или делали вид, что не видят. На валуне сидел человек в белом хитоне. Он улыбался, источая свет и невероятную благодать, настоянную на радости и любви.

«Хозяин! – я подпрыгнул и кинулся к нему. Будь я скакуном, про меня бы сказали: «Он летел по полю быстрее ветра, приминая грудью буйные травы», – но я был ослом и единственное, что я мог – взбрыкнуть от радости задними ногами, подкинув отяжелевший зад, и затрусить к сидящему на камне человеку. – Ты жив!», – кричал я, оглашая окрестности свои однообразным иаканьем. Душа – а она, кстати, у нас тоже есть, пусть и не такая, как у людей – наполнилась радостью и умилением. Морда расплылась в улыбке, показав миру два ряда великолепных желтых зубов.

Господин протянул руку – и я уткнулся носом в его теплую ладонь. Она пахла пресным хлебом, горькими травами и… овсом. От неожиданности я дернул головой. На ладони на самом деле лежала горсть крупного ядреного овса. Откуда? Еще мгновение назад там ничего не было…

– Ешь. Ты устал и проголодался, а мне надо поговорить с двумя мужами, несмышлеными и медлительными сердцем, которые, в отличие от тебя, меня не узнали и будут рассказывать мне мою же историю²⁴, – Он встал и, отряхнув ладони, ссыпал на землю целую мину²⁵ овса, чем вызвал у меня неописуемую радость.

Поджидая, пока подойдут апостолы, я ворочал челюстями, не спуская глаз со своего Господина. Доедал и думал: воистину пути Его неисповедимы. Кто же знал, что мы встретимся на дороге в Эммаус? Лично я не знал, а Он – знал и ждал. И в Иерусалиме – это Он, подталкивая меня в спину, буквально выгнал из города, в котором из меня хотели сделать чучело, чтобы выставить на всеобщее обозрение с табличкой на шее «Конь Царя Иудейского».

…ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа.

Евангелие от Иоанна 1:17

Многие из Иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых.

Евангелие от Иоанна, 12:9

Вифания²⁶ – деревня моего детства, мой дом, моя колыбель. Я не помню, как родился и вообще как явился в мир, помню лишь яркий свет, качающуюся перед глазами землю и трясущиеся ноги, на которых я еле стоял. Помню чье-то тепло, чей-то живот или бок: наверное, это была моя мама. Помню шершавый язык, вылизывающий мою спину, первые робкие шаги – и всё ту же качающуюся землю, которая постепенно стала обретать черты: мощеный двор, ясли из цельного камня, колода с мутной водой, сноп сена и мелкий моросящий дождь, стучащий по крыше загона. Это всё, что я помню о своем рождении. Да еще роскошная финиковая пальма, росшая во дворе.

С тех пор прошло два года.

Я возмужал, окреп, и моя шерсть стала дымчатого цвета. На меня еще ни разу не надевали ярмо, так что к работе я был не приучен. Я не таскал за собой плуг, не катал арбу и не возил мешки с мельницы, но я чувствовал в себе силу и знал, что свободно могу перевезти взрослого мужчину и еще две полных амфоры²⁷. То ли хозяин двора, где жили мы с матерью, что-то задумал, то ли его жена, но меня берегли, и единственным моим развлечением было гонять воробьев по двору и слушать мудрецов, иногда заходящих к нам во двор, чтобы отдохнуть в тени дерева.