Я был полноправным гражданином Иудеи – вместе с людьми соблюдал праздники и посты: не работал в субботу и не ел нечистой пищи. Я знал свои права и мог за себя постоять: лягнуть, толкнуть и даже укусить, как и все твари, которых создал Господь. Единственное, что я не делал – не говорил в том виде, как это делают люди, но зато всё понимал – как люди, которых тоже создал Господь!

Раз в неделю, в первый день наступившей седмицы²⁸, сразу после восхода солнца я выходил со двора, доходил до пограничного столба, у которого начиналась Вифания, встречал рябого коэна²⁹ и его спутников и провожал их до пограничного столба, за которым селение кончалось. За свой недостаток³⁰ священник был лишен права участвовать в храмовом служении и по жребию был назначен старшиной Палаты масла, а потому в силу своих должностных инструкций обязан был регулярно пополнять запасы масла для светильников, которые никогда не должны потухнуть.

Утром храмовники шли на маслобойню, стоящую у подножия Масличной горы³¹, неся пустые кувшины, а в полдень возвращались обратно с кувшинами, наполненными до самых краев пахучим оливковым маслом. Они всегда останавливались у нас. Садились на скамью в тени пальмы и, пережидая полуденный зной, попивали вино, закусывая фруктами и лепешками. Коэн пересчитывал деньги; левит³², желавший стать законником, вслух читал книгу, а юноши забавлялись тем, что откровенно заигрывали с молоденькими девушками, приходящими к колодцу.

Что делал я?

Слушал.

Прошлый раз левит читал про Адама. Читал – и всё время спрашивал у священника: «А знаешь почему?», чем сбивал того со счета.

– А знаешь, почему Бог создал первого человека единым? – спрашивал левит, задумчиво прикрывая глаза.

– Знаю! – бурчал коэн.

Но левит не слушал его и продолжал:

– Чтобы показать, что губящий одну душу израильскую считается как бы погубившим целый мир, а сберегший одну душу из Израиля считается как бы сберегшим этот мир³³.

– Да знаю я, знаю, – кипятился коэн, отчего в его мозгу цифрам уже не было места и приходилось начинать заново.

– А знаешь, почему Бог создал Адама единым? – не унимался левит и, не дожидаясь ответа, говорил: – Дабы один не говорил другому: «Мой предок выше твоего предка». А знаешь, почему Бог создал Адама единым? Чтобы праведники не говорили: «Мы сыновья праведника», – а грешники не говорили: «Мы сыновья грешников». А знаешь, почему Бог создал Адама единым? Чтобы каждый мог сказать: «Ради меня создан мир». А знаешь, почему…

Рябой аж затрясся, зажмурив глаза.

– Бог создал Адама единым, – смуглый, курчавый гадоль³⁴ лет пятнадцати опередил левита и улыбнулся, показав миру свои белоснежные зубы.

– Ты не угадал… и с тебя пол-обола³⁵, – левит не был бы евреем, если бы не нашел, чем парировать прыть юнца. – Я хотел сказать: «Создал его последним!». Так что плати.

– Мы ни о чем не договаривались.

– Тогда динарий³⁶ за то, что прервал меня, когда я объяснял Святое Писание.

– И мне, – потомок Аарона оторвался от подсчета монет, сгреб их в ладонь и стал рассовывать по кармашкам.

– А вам-то за что?

– Ты сбил меня со счета, и Храм³⁷ понес убытки, – впервые священник радостно ощерился и посмотрел на левита. – Так почему Он создал его последним?

– А чтобы, если возгордится, сказать ему: «И моль была до тебя».

– Понял, неуч? – коэн и левит хохотнули, поглядывая на поникшего ученика, который, между прочим, приходился племянником хозяйке двора, в котором они останавливались.

***

Вот и сегодня, в девятый день месяца нисана, за шесть дней до праздника Пасхи, я стоял во дворе и наблюдал, как к деревне, пыля и изнывая от жары, приближались служители храма. Четыре человека шли вдоль восточного склона Масличной горы: два талмида³⁸ с глиняными кувшинами на плечах, левит с ящиком для книг и коэн, не обремененный ничем, за исключением четок и высокой головной повязки молочного цвета, напоминающей по форме скрученный стог сена.

В отличие от учеников, одетых в короткие шерстяные туники, служители были в длинных белых льняных рубахах до пят, а коэн еще имел и красный плащ, перекинутый через плечо. Вокруг талии священника был намотан цветной платок, под который он прятал кожаный пояс со множеством карманчиков для мелкой монеты, взятой из храмового ящика, что стоял там для пожертвований.

Земля уже прогрелась после холодной весны, так что талмиды топали босиком, а вот на рябом и его товарище были сандалии, причем у коэна с кожаной, а у левита с деревянной подошвой. Все они были иудеи, но это не давало им равноправия. Священник шел впереди, левит – чуть приотстав от него, а далее, но не менее чем в десяти локтях от них, тащились талмиды, сгорбившись под тяжестью кувшинов весом в пол-амфоры каждый.

Храмовники возвращались с маслобойни. Сегодня они ходили туда с инспекцией и распоряжениями насчет оливкового масла, которым в дни праздника предстояло освещать Иерусалимский храм, а заодно прикупить масла на текущую седмицу. Несмотря на то что пресс принадлежал храму, за масло приходилось платить. Я знал об этом, как и то, что рябой всегда выторговывал себе скидку. Масло обходилось ему по цене самого дешевого галилейского вина, пол-обола за литр, а продавал он его в храме по полтора обола. Учитывая, что в каждый кувшин вмещалось больше ведра, можно посчитать, сколько он и его покровитель – тесть первосвященника – имели с одной такой ходки; при этом надо учесть, что овца на базаре стоила шесть оболов.

Спросите, откуда я всё это знаю?

Скажу про себя, не таясь: немного ученый, в меру воспитанный, самодовольный, алчный, похотливый, грубый, вороватый, нетерпеливый, завистливый, задиристый, драчливый, упрямый, а самое главное – с хорошим слухом. Одним словом – ушастый сельский интеллигент, живущий в деревенской глуши – в часе неспешной ходьбы от Иерусалима.

Я не слышал начало их разговора, но по сосредоточенному лицу коэна и возбуждению левита понял, что первый пытается сосчитать выручку, а второй что-то декламирует ему из Писания.

– Кто привел других к добрым делам, тому свыше не дают возможности совершить грех, дабы он не спустился в преисподнюю в то время, как его последователи унаследуют век будущий, как сказано: «…ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидать тление». А кто вводит других в грех, тому не дают возможности раскаяться, дабы последователи его не спускались в преисподнюю, в то время как он сам унаследует будущий век, как сказано: «Человек, виновный в пролитии человеческой крови, будет бегать до могилы³⁹».

– Как это? – машинально спросил коэн, сосредоточенно складывая цифры у себя в голове.

– Совершившему доброе не дадут совершить злое. А совершившему злое не дадут раскаяться.

– Благословен Господь! – коэн прикрыл глаза, не отрываясь от умственного счета.

– Благословен Он! – застонали талмиды, изнемогая под тяжестью кувшинов.

С этими словами все четверо вошли к нам во двор. Юноши поставили кувшины возле дома и побежали за угол.