Сколько фальши, мой дорогой. Незачем себя заставлять. Почему бы просто не сказать, что тебе надоело.

Так или иначе.

Анжи не сказал ни слова против. Раз Игорь уже всё решил.

Он придавил себя глыбой, заставив голос звучать как у каменного бездыханного идола.

Нейтральность. Всё что нужно — это настроиться на правильную частоту.

— Хорошо. Как скажешь. Пойду, соберу «по-дружески» твой чемодан.

Выражение удивления промелькнуло на лице мужчины, но он только кивнул».

И теперь Андрей собирал вещи. Рубашки, свитера, носки, галстуки. Недочитанную книгу Беляева. Ещё одну недочитанную книгу Лукьяненко… Такие четкие прописные буквы, оборотень на обложке.

Заполнив чемодан доверху, Андрей потянул его в зал и поставил перед мужчиной. Не смотря на него — только вспышкой мимолётный взгляд на зеркало в шкафу отражающее Его лицо.

И снова голос — совсем не его — идола:

— Я иду в магазин за сигаретами, увидимся.

И пошел обувать кеды.

Уже выйдя на улицу он на минутку прислонился затылком к холодной железной двери подъезда.

Облизнул пересохшие губы. Его слегка трясло.

Как дрожь от температуры.

Он же изначально понимал, что это болезнь.

Представил, как Игорь сейчас сидит там, на их диване, или ходит по квартире, вспоминая, что забыл… Он был там. Всё ещё был. Парадоксально хотелось забрать все ключи и замкнуть намертво дверь. Чтобы не вышел. Чтобы не прекращалось. Растянуть. Немного. На пару секунд это рваное мгновение.

А смысл? Кто-то бы заметил, мол, легко отпустил — как будто это ещё одна легкая ссора.

Но поймав себя на этой истеричной мысли Андрей выматерился. Что он должен был сделать? Кричать? Психовать? Брыкаться? Самонадеянно завопить «Ты не можешь!!!» Привязать к кровати или, действительно, замкнуть дверь? Умолять? Избить? Ползать в ногах и ныть? Докапываться до истины?

Список можно продолжать бесконечно. Только это не про них.

Сделай Андрей хоть что-нибудь такое, и это трепетное, призрачное — исчезло бы. А он хотел хотя бы это оставить. Так, чтобы навсегда. Хоть это.

Он скривился от отвращения к своей слабости и, оттолкнувшись от двери, пошел прочь.

Гулял почти целый день и в первый раз почувствовал такое огромное облегчение от бессмысленного блуждания по городу. Когда ни о чем не думаешь, когда голова совершенно пустая и ноги шагают словно сами по себе — куда угодно, ни на что не надеясь.

Ни на что не надеясь.

Открыв дверь пустой квартиры, Андрей наклонился, чтобы развязать шнурки, и рассеянно подумал, что кормить Жука в его отсутствие теперь будет некому.

*

Иногда он странно удивлялся, что он не перестал дышать — легкие не отказали. А потом удивлялся своему удивлению.

И есть он мог. И ходить.

Одна единственная вещь, которая поменялась в нем — это предчувствие той нити, которая связывала его с другим человеком. И время от времени её отсутствие было настолько осязаемым, что Андрей невольно хватался за воздух. Ничего не было. Действительно не было и от этого немного — совсем чуть-чуть сбивалось дыхание.

А ещё, в памяти засел конец первой недели их «не-вместе». Когда Андрей малодушно успокаивал себя замком из иллюзий — будто Игорь не ушел, а просто в длительной командировке. Как будто.

Он почти убедил себя в этом.

В очень длительной командировке. Очень.

Зачем же так драматизировать? Они просто расстались.

Но мысль пугала. Поэтому он так же мысленно подтирал слово «расстались», чтобы всё заканчивалось «просто».

Было бы в жизни всё так просто… он бы давно скончался.

Он запомнил и конец второй недели, когда почти примирился. Вернее, его примирял со всем алкоголь и проч. и проч. Вернее, он создавал иллюзии, а с иллюзиями жить куда приятнее. Ну в конце концов, почему бы и нет. Если играть роль слащавого педика, так играть до конца.

«Пидоры, они ж почти бабы, ты не знал? Особенно пассивы. Я похож на бабу?»

Ночью Андрей, шатаясь, пришел домой. Остановился перед ещё одной иллюзией — Игорь сидел на пролёте, прислонившись спиной к двери. Реальный такой. Брюки с выглаженным сгибом посередине, из-под них - носки с серой полоской - те, который он… ну… в чемодан. И такая знакомая складка на лбу. Хмурится.

— Чё-то забыл? — грубовато, развязно спросил Анжи.

Игорь поднял голову:

— Тебя, — ответил странно. — Я забыл тебя.

Но Андрей не был уверен, что это и последующее не было алкогольным и наркотическим бредом.

Наутро в доме никого не было.

Тогда, звездой раскинувшись на полу, Андрей встретился с желтыми умными глазами Жука, в ведьминском прищуре которого собралась вся дьявольская свора, и подумал, что нужно просто забить.

Ржавым гвоздём эту чертову язву. Прибить к крышке собственного гроба и не вспоминать больше.

И поставить наконец, этот чертов знак: «Осторожно Л.» Тысячи таких знаков по всему периметру.

«Берегись Л.»

«Берегись Л.»

«Береги…»

Только кто их охранять будет, эти знаки? Разве что какой-нибудь сторож шального сердца.

*

А Игорь молчал. Он хотел поступить как взрослый. Он всегда хотел, чтобы на него могли полагаться. Где-то внутри в нём давно засела эта прочная идеология «охотника, отца, мужа» — ассоциативная вариация — «посадить дерево…».

Только в этот раз всё пошло прахом. Он ходил по балкону в своей квартире, чувствуя себя безмерно опустошенным. Как будто его развернули, освежевали и вот так, без кожи заставили выйти в окно вон.

Это походило на какую-то разновидность галлюцинации. Очень, очень жестокой галлюцинации.

Ему было бы проще, если бы кто-то просто двадцать четыре часа в сутки ходил и стегал его плетью.

Говорят, что основная причина горя — это не событие, а мысли о нём, и Игорь пытался прекратить думать. Он сидел на табуретке на балконе и истерично думал, как бы так выучить пару десятков сутр — бесконечного набора бессмысленных слов, стирающих и очищающих сознание*.

Ан, не получалось. Что делать, когда глядишь, один взгляд кидаешь — короткий, мимолётный — и замираешь, и аж сердце печёт? Игорь не знал этого. Игорь вообще не думал, что такое может с ним случится.

Но. Но. Это всё равно к лучшему. После смерти матери он, наконец, понял, как это — терять семью, что это больнее щелчка, больнее удара кулаком.

В изначальном отсутствии отца и каких-либо любящих родственников кроме матери, воспитавший в себе мужчину сам — по книгам, фильмам и кратким воспитательным урокам матери, он был довольно черств по поводу родственников. Что-то вроде — не хотите, ну и не надо.

А Анжи — другой. Он — любимый. Этими всеми бесконечными братьями, родителями, какими-то дальними тётушками.

Он окончательно это понял, когда встретился с Виктором — одним из братьев, случайно, на лестничной площадке. Он стучал в дверь, и, видимо, давно, но никто не открывал.

— Вам к кому? — спросил тогда Игорь.

— К Андрею, — ответил тот. — Я его брат.

— Ясно, — довольно сухо кивнул тот.

— А вы? — тот рассеянно взмахнул рукой. — Вы его…

Игорь безразлично пожал плечами:

— Да, я - его… Давайте пройдем в квартиру, не хотелось бы, чтобы нас услышали соседи.

Они зашли, и Его брат в какой-то растерянности разулся. Игорь пригласил его в кухню.

Тот, зайдя и присаживаясь, заметил:

— Ой, а кухня всё такая же. Вы теперь тут вдвоём. А хозяйка не против?

— Хозяйка уехала, теперь здесь другая женщина. Она здесь не живет, поэтому не знает, — ответил, как отчитался.

Виктор заметил тон, посмотрел на мужчину и так же рассеянно извинился:

— Простите, я… я просто не думал, что столкнусь с Вами. Нет, я конечно, предполагал, но такое… не таким…

— А каким? — Игорь жестко сощурил глаза. — Старым хрычём, который шпилит твоего дорогого братика и даёт ему за это денег на леденцы.

Тот смутился, выдавая себя с головой и опустил взгляд.

Он был слишком похож на брата — тот же разрез и цвет глаз, тот же цвет волос, только короткий ежик вместо полноценного хвоста. И то же выражение рассеянности, оторванности от реальности, которое иногда мелькало у Анжи в крайней задумчивости. Это и не давало Игорю окончательно нагрубить гостю и выставить его за дверь.