Игорь вытер мокрые руки и повернулся в объятии. Улыбнулся.

А я девочка с плеером,

С веером вечером не ходи.

Да, ты не такой как все, и не любишь дискотеки.

- Яблоко будешь? Я почищу.

Вместо ответа Анжи потянулся и расслабленно поцеловал сначала в небритую скулу, потом в подбородок.

- Можно и яблоко. Сварить тебе кофе? Я арабику купил. Надеюсь, у нас ещё есть сгущенка.

- Угум. Равноценный обмен. А ты совсем не спал?

- Такое, - Анжи потерся носом о щетину. – Курсовая. Забористо.

- Сонный Анжи.

- И унылый кошак. Хороша парочка. Тебе во сколько на работу?

- На девять.

- Так какого черта ты в пять встал? Я думал, ты просто воды пошел попить, но, когда я поднял голову снова, уже было без пятнадцати семь, а ты всё ещё копался на кухне. Ещё и радио включил.

- Не спалось. Любишь Земфиру?

Анжи не стал отвечать сразу, прислушался.

Я не буду тебя спасать,

Догонять, вспоминать, целовать.

Кивнул:

- Люблю. Она поёт, что думает. Очень честная.

- И шебутная. Девчонка.

- Я мешал тебе спать?

- Нет. Ты – наоборот. Когда ты занимаешься, меня тянет в сон. Я думал над проектом – что-то там нечисто.

- Дьявол в мелочах?

Игорь улыбнулся:

- Дьявол и все его родственники. Давай я не буду засорять тебе мозг.

Анжи крепче вцепился в свитер, зарываясь в него лицом. Пробубнил:

- Ты не засоряешь, - поднял голову: - Ты создаешь в нем полезное разнообразие.

- Разнообразие для безобразия.

- Ммм, хочу немного безобразия.

«Итак, это была Земфира. Следующая песня посвящается…»

*

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

© Йосиф Бродский.

Игорь неожиданно для себя проснулся, будто вынырнул из воды. Сердце колотилось как бешеное, но самого кошмара он не помнил. Ему вообще никогда, кроме редких исключений, не запоминались сны.

Он выпутался из рук-ног Анжи и осторожно сел на постели, стараясь не разбудить спящего. Зря, впрочем, так как тот всегда просыпался от любого человеческого шороха – непонятно как, но он очень чутко различал присутствие чего-то живого – рядом могли происходить какие-то строительные работы – и ему было плевать, но когда – вот как сейчас, открывал глаза мгновенно. Сел, поджав под себя ноги, как привык сидеть в додзё.

Игорь ощутил, как на плечи ему ложатся руки, успокаивающе разминая.

- Что-то случилось?

- Фигня.

- Ага, только ты теперь не заснёшь.

Анжи передвинулся мужчине под бок и сонно поцеловал в шею: - Давай, кофе тебе, что ли, сварю.

- Не надо, я сейчас засну, давай ложиться обратно, тебе ещё рано.

- Не заснёшь, мне что, в первый раз? Ты каждый раз ложишься и пустым взглядом сверлишь потолок, пока не пробьёт на работу. Давай лучше посидим, пока время есть.

Он одним пружинистым движением соскочил с кровати и, даже не подумав на себя что-то накинуть, ушел в кухню. Игорь никогда не замечал, чтобы он вообще долго разлёживался в кровати - разве что на него наваливалась меланхолия.

Немного гудела голова, но это скорее вчерашнее похмелье, чем впечатлительность от кошмара.

Он ещё немного посидел, а потом поднялся и натянул валяющуюся на стуле футболку. В последнее время у Анжи появилась отвратительная привычка спать голышом, иногда заставляющая Игоря чувствовать себя крайне неловко – а начиналось всё с лени переодеваться в пижаму. Он забывал взять её с собой после душа, а потом было не до этого.

Теперь на все ласково-требовательные угрозы насчёт геморроя, простуды и тонких намеков на то, что от холода у кого-то что-то скоро отпадёт, Анжи легкомысленно ухмылялся и заявлял, что тащится, когда воздух касается неприкрытой кожи. Особенно «ТАМ». Игорь только хмыкал и давил возбуждение, когда, просыпаясь на работу, время от времени обнаруживал, что в объятии руки опустились на пах.

Анжи уже сидел на кухне, а кофе стоял в двух кружках на столе и немного дымил. На голых коленях мальчишки растянулся Жук.

- Сделаешь тостов?

Мужчина улыбнулся:

- Буду женушкой.

- Будешь муженьком. Женушкой буду я, дай только фартук надеть – гарантирую, фартук плюс голый зад обеспечат тебя восторгом на ближайшие полчаса.

У Игоря дернулся уголок губ:

- Не сомневаюсь. Я, считай, уже.

- Так что там с тостами?

- Лучше гренки – твой тостер для меня загадка загадок.

Он развернулся и включил плиту. Анжи постоянно подрабатывал, чтобы насобирать денег на тостер и ещё много различных вещей – купил кофемолку, подушек и пополнил неисчислимый запас чашек, которые вечно разбивались легким движением руки, лапы или хвоста.

Игорь прикалывался, что Анжи собирает приданное, на что Анжи вредно заявлял, что давно прознал о меркантильности Игоря и о том, что как коренной киевлянин он бесприданницу замуж не возьмёт. Игорь тогда часто подходил ближе, понижал тон до бархата и интимно шептал, пытаясь не сбиться на хохот, что ещё как возьмёт, причем во всех позах и положениях. Мальчишка, вздрагивая, отскакивал от вредителя на полметра и, уничтожая того взглядом, потирал чувствительное ухо. Всегда покупался на этот трюк – или, может, специально поддавался.

Он много чего делал специально, нарочно, прикидываясь дурачком.

Вот как сейчас – сидел за столом, сцепив руки в замок, позволяя рассмотреть себя полностью в желтом свечении лампы и мелькающих просветах утра.

Ставя смоченную маслом сковороду на конфорку Игорь обернулся:

- О чем задумался?

Тот неопределённо махнул рукой:

- Так, философия.

- Вопросы смысла жизни и правильной постановки чайника в космосе?

- Типа того. Ты кофе пей, а то остывает.

- Это тот, что ты вчера обжарил и помолол?

- Ага.

- И как, получилось в этот раз?

- Как смог, так и получилось. Пробуй лучше.

- Ладно. Возвращаясь к философии. Поделишься?

- Та, такое. Думаю, зачем я здесь всё это делаю? – он небрежно махнул рукой в сторону оставленного со вчера учебника.

- Зачем стараться, если всё бренно, да?

Не получив ответа, Игорь взял стул и подсел рядом.

Жук, дернув ухом, потянулся и вытянул лапы, когтями упираясь в штанину мужчины.

Тот усмехнулся:

- Знаешь, я раньше тоже думал – всё фигня, не хочу учиться, нафиг он нужен, этот диплом, заработать могу и баристой или грузчиком и жить в своё удовольствие, и вообще, для кого я стараюсь. Только из-за матери и не решался бросить окончательно, но… помнишь, я давал тебе стихи?

- Эмм… помню. Ты говорил, что не особенно любишь стихи, только этот понравился, как его… что-то связанное с болотом…

Игорь закатил глаза:

- Бродский, балда. У него есть такие строчки, что-то вроде: «Что скажу я о жизни, что оказалась длинной». То есть, то, что ты сейчас делаешь, ты делаешь потому, что думаешь, какая жизнь маленькая. А что ты будешь делать через десять лет? А через двадцать? Двадцать – это очень много, а ты всё ещё будешь продолжать жить. И что, всю жизнь проработаешь баристой? Всё, что ты делаешь сейчас, – чтобы облегчить себе жизнь в будущем.

- Пхах, копить себе деньги на могилку. Ты, кстати, знал, что в некоторых странах ты арендуешь себе место на кладбище, как квартиру, прикинь. А когда срок заканчивается – тебя выкапывают. Типа, всё, иди лесом.