Все замерли, ожидая реакции Великого Царя. Ирца в волнении втягивал среду каждую секунду, пробуя ее на вкус, пытаясь определить настроение Царя, предугадать его решение. Станет ли правитель оспаривать право Ирцы удалиться в свое имение и самому, в тишине и спокойствии фамильной пещеры, неспеша, по капле, рассеять жизненную силу? Ирца был достаточно родовит для того, чтобы требовать подобное послабление, однако был и тонкий момент: этим правом так давно не пользовались, что большинство забыло о самом существовании такого закона.

К счастью, Царь решил не нагнетать, что, впрочем, было вполне в его характере (это Ирца отметил про себя с несдерживаемым злорадством), и Ирца неторопливо отплыл в сторону родных скалистых образований.

После того знаменательного светлого времени миновало немало темных и светлых времен — «дней», как их называл жесткий двухватный, с которым Ирца тайно договаривался о побеге. Запасной план у Ирцы был с самого начала его маленькой кампании по отвоеванию «куска пира»*. Правда, в нем, этом аварийном плане, было много слабых мест, и Ирца очень надеялся, что время для него не наступит. Однако оно, время, все-таки наступило. И теперь Ирца задумчиво передвигался по своей территории, не осмеливаясь приближаться к границам, ибо там дежурили Охраняющие, которые только и ждали возможности, чтобы огладить его своими смертоносными стрекалами.

Переселение в другой мир должно было состояться через несколько смен света и тьмы, возврата назад не будет, это Ирца понимал, потому изо всех сил старался запомнить виды родной среды. И все же это лучше того, что уготовил ему Водоворот. Интересно, как скоро Царь забеспокоится и пошлет кого-нибудь из подданных проверить, как исполняется приговор? Несомненно, известие, что ворожей ускользнул, приведет его в ярость! Ирца колыхнул хватлками, представляя себе, как помутнеет вода, как будут корчиться в этой смертоносной жгучей жиже все, кто не успеет отплыть от правителя подальше. Летописи содержат в себе свидетельства того, что гнев древних Царей опустошал когда-то целые города, но Ирца сильно сомневался в способностях нынешнего правителя — наверняка его желез хватит лишь на пару десятков нерасторопных тупиц, которые не смогут ощутить опасность, разливающуюся по среде. Жаль, что он, Ирца, не сумеет на это полюбоваться — окружающие Царя особи совершенно не нравились потомственному ворожею, более того — вызывали щекотку в кончиках хваталок, так и подмывало пустить по среде нежнейший ядовитый флер, окутать им всех вельмож и навсегда избавиться от стаи скудоумных пустышек. В принципе, Ирца так бы и сделал, если бы была хоть малейшая возможность избежать наказания за непочтительную выходку. Магическое отравление нельзя заметить, от него нереально спастись — закрыться, замаскироваться, уплыть не получится. Но и владеют подобным великим даром лишь единицы.

В данный момент в главном городе проживало только одно настолько одаренное создание — Ирца. Даже Царь не обладал такой способностью, хотя и был защищен древней кровью, о чем Ирца не уставал ежесветно** сожалеть. У правителя были иные возможности, пожалуй, более масштабные, если можно так сказать. Своим секретом он мог потравить гораздо большее количество разумных, зато Ирца мог нести смерть целенаправленно.

В общем, весьма огорчительно, но Ирца так и не позволил себе выпустить жизненную силу из неприятных созданий, а теперь уже слишком поздно, да и ни к чему. Скоро его не будет в этом мире.

С мыслями о будущем перемещении, Ирца обогнул Черную скалу, полюбовался на четко вырисовывающиеся на светлом фоне среды линии и устремился к каменному подножию. Прежде чем навсегда покинуть взлелеевший его мир, требовалось совершить еще одно не слишком приятное дело. В недрах Черной скалы, надежно сокрытая от чужого внимания, находилась родовая пещера. Именно из нее когда-то, много световых периодов назад, Ирца выплыл во внешний мир. Чтобы проникнуть в нее, чужаку пришлось бы постараться: древняя волшба пронизывала скалу сверху донизу, не пропуская посторонних внутрь. Каждый носитель генотипа клялся поддерживать эти чары и не дозволять пещере пустовать. Даже сейчас, несмотря на крайне малую заинтересованность ворожея в брачных играх, на мягких водорослях пещеры зрели три пузыря с будущими продолжателями рода.

Именно эти пузыри и заботили Ирцу. Так неосмотрительно созданные, они становились угрозой безопасности для своего родителя. Лучшим выходом было бы, ежели б Царь, в порыве гнева, изничтожил почти оформившихся младенцев, но на подобную удачу глупо было полагаться. Гораздо вероятнее, что монарх догадается вызвать из сопредельного царства — а то и из иного мира — опытного шептуна. А уж тот, используя невидимые нити, связывающие близкую родню, пошлет на Ирцу проклятие, от которого и расстояние между мирами не спасет.

Ирца раздраженно подергал краями, от чего все его полупрозрачное тело затряслось — единственный выход представлялся весьма рискованным. А все клятва, будь она неладна! Впрочем, переход в иное тело должен приостановить последствия, а потом — Ирца был уверен в этом — он что-нибудь придумает. А вдруг — нет? Эта возможность не давала Ирце покоя. Может, просто подкинуть младенцев каким-нибудь простолюдинам? Сложно. Но осуществимо. Об отпрысках Ирцы не знала ни одна живая душа: с матерью природа обошлась нещадно — она погибла от истощения лишь только пузыри отделились от ее тела. Бедняжка. Оказалась слишком немощной для трех пузырей. Хотя, теперь это даже лучше, иначе пришлось бы ее умертвить, лучше ведь ее, чем наследников. Матерей клятва не защищала. Только наследников генотипа.

Итак, решено — пузыри отправятся коротать свою не слишком длинную жизнь в первый попавшийся домишко, а Ирца со спокойной душой оставит ставший негостеприимным мир.

* «Кусок пира» — пир — это вкусное существо; то же самое, что «кусок пирога»

** свет = день; ежесветно = ежедневно.

========== Глава одиннадцатая или инкубья жизнь, POV Елизара ==========

Руслан все не появлялся. Я уже и волосы все удалил, откуда можно, и друзей навестил… на исходе второй недели стало очевидно, что с ним случилась беда. Я к тому моменту так ослабел, что уже даже бояться за этого невозможного джинна как следует не мог. Несколько раз заходил Мирослав. Ахал, ругал меня, звал в человечий город. Наконец он стал настолько назойлив, что я не выдержал и рассказал ему о моей неудачной попытке вызвать в джинне ревность.

— Ох, Елька! — выдохнул Мирослав с ужасом. — Наверное, твой ревнивый дружочек как-то сковал тебя. Иначе объяснить нельзя. Хотя, погоди: схожу к папе, спрошу у него, вдруг он знает больше.

Папа прибежал через час. Вот, что значит родня! Мы с ним уже почти год не виделись, все дела-дела, а как поплохело мне, сразу нашел время для сына. Приятно. Папа как всегда выглядел прекрасно, хотя блестки на веках и перья на ресницах это, на мой взгляд, немножечко вульгарно, но ему шло.

— Лизанька! — запричитал папа, всплескивая руками; блеснули камушки на аккуратных ноготках — папа всегда испытывал тягу ко всему сверкающему.

Он ощупал и даже, кажется, обнюхал меня сверху донизу, покачал головой:

— Пока ничего криминального не замечаю. Мне надо посмотреть в динамике. Ирочка!

«Ирочкой» папа упорно звал Мирослава, тому не очень нравилось, но папа почти все имена переделывал на подобный манер и спорить с ним было бесполезно, потому братик со вздохом обернулся к отцу, приготовившись выслушивать его указания.