Я не поддерживал «северян» в американской гражданской войне. Времена, когда войны очищали людей, миновали, и неизвестно, вернутся ли. Однако меня не расстроило и поражение юга. Важна война, а не победа, присяга, а не награда. Северяне-добровольцы были не способны выучить присяги, чтобы погибнуть с ней на устах, они знали только лозунги. Их результат — современная Америка, загон для бешеных собак капитализма и кладбище для его священных коров, вскормленных молотыми костями своих рогатокопытных предков.

Если вы все еще живы и за окнами вашей машины бежит обычная двадцатичетырехчасовая хроника, значит, есть нечто, чего вы еще не узнали, есть нечто, чего вы до сих пор не успели. Я успел все.

Признать поражение и предать идеал — это не одно и то же.

Меня зовут Иоганн Каспар Шмидт, и я считаю, все дело в постановке головы, в правильном натяжении позвоночника. Я знал людей, добившихся любых желаемых результатов благодаря правильности позвоночника, не скрою, правда, то же положение постепенно парализовывало в них любые инстинкты, но пока инстинкты еще были, люди, правильно несущие голову, проходили сквозь жизнь, как нож сквозь масло.

Эта практика помогает убить свои инстинкты, впервые выяснить свои желания, и первым гильотинируется король инстинктов, сама жажда жизни. Эта практика — ощущение в позвоночнике крепчайшей нитки, тянущей вас все время вверх — может вылечить вас от одержимости, говоря по-другому, может сделать вас Единственным, если вы не испугаетесь по дороге и не совершите поклон.

Возможно, я известен вам как Макс Штирнер, человек, которого укусила экзотическая муха, автор двух книг, признанных саксонскими ведомостями как плоды разлагающегося ума, однако среди моих читателей немало тех, кто добился исторически засвидетельствованного успеха на предложенном мной пути, но все они прочли мои советы уже после моей смерти, вероятно, это было сделано, чтобы при встрече нам не кланяться и не кивать друг другу.

Двигатель поведения одержимых — конкуренция, но конкуренция персон невозможна, они не заняты на производстве рабства, возможна только конкуренция их капиталов, поэтому одержимые не являются персонами, их судьба — оставаться антропоморфными сгустками общественной болезни. Их механика — вечный мимесис, подражание, ибо они, люди инстинкта, слуги своих финансовых, интеллектуальных, физических или других накоплений, не находят в себе никаких причин для действий, кроме желания жить, соперничать и подражать тем, кто делал это до них.

Институт рыночной конкуренции существ, представленный тысячами называемых по-разному филиалов, выдает кредит доверия в случае удачного подражания лучшим представителям или волчьи билеты неполноценности в случае ошибки. Это называется социальной самоидентификацией. С точки зрения института конкуренции она безошибочна, с точки зрения одержимого, самоидентификация полностью произвольна, происходит за пределами личного сознания, а после имплантируется в него. Называться «майским жуком», «японским императором» или «посланником святого духа» — зависит только от того, насколько это имя санкционировано институтом конкуренции. Здравый смысл клерка и маниакальный бред изолированного от людей пациента в обществе одержимых не могут иметь видовой разницы. Душевнобольной — это просто-напросто тот, кто размагнитился и перестал поворачивать в нужном инженеру направлении, однако это не значит, что он прозрел и перестал поворачиваться вовсе, обнаружил в позвоночнике нитку.

Одержимость начинается с раздвоения индивида, в каждом рынок провоцирует противостояние одних аспектов своей уникальности другим (важное—второстепенное, достойное—постыдное) и гротескное утрирование обеих половинок. Вы больше не вы. Это происходит очень рано. Чем раньше — тем проще. Вы поделены отныне на двух соперников. Вы — обезьяна и полицейский, вечно соперничающие друг с другом, как в мультсериале. Теперь у вас внутри началась конкуренция, и вы сами готовы к участию в конкуренции таких же, как вы, расколотых надвое единиц. Вы не можете быть персоной, пока сами над собой не произведете акт социального экзорцизма, не соедините половинки. Вам будут мешать. Государство, начинающееся со своей модели — семьи, собственность, использующая людей как охранников и посредников, требуют, чтобы шоу продолжалось и обезьяна с полицейским вновь и вновь выходили на ринг. Транслируемые на вас бесспорные представления о должном, возможном, нежелательном и обязательном, гипнотизируют поддающееся большинство и минимализируют протест подозревающих и подозреваемых одиночек, превращая их в «демонов» для массового сознания.

Одиночки, выпрямляющие свой позвоночник назло всем, сначала повышают градус внимательности по отношению к социальной механике, воспроизводящей одержимость, потом самоутверждение, восстановление уникальности, превращение в Единственного все более захватывают, делают жизнь экспедицией, присвоением, экспансией, где шагают по могильным плитам вчерашних инстинктов и вдыхают аромат новых желаний, расцветающих на этом кладбище, не известных никому, кроме вас.

Жизнь это чудо. Чудо абсурдно, в нем нет морали. Человек может обнаружить за своей спиной ветер. Этот ветер противоположен жизни, абсурду, чуду. Обнаруживший ветер, избран. Ветер оправдывает человека, становясь его моралью.

Так делают шаг вверх, шаг к Единственному. Он появляется в маске, изображающей солнце, с топором в правой руке. Его голова держится абсолютно правильно. Он разговаривает с вами. Он говорит, что он — это вы. От него вы узнаете, что одержимости противостоит бытие, состоящее в проявлении сил, творящих и разрушающих реальность. Что такое реальность? Всего-навсего дорога к Единственному, но дорога, которая сама выбирает или не выбирает вас. Разговоры одержимых о том, чтобы использовать творящие и разрушающие (уточняющие путь) силы себе во благо — химера, спасающая их от встречи с Единственным. В своей трогательной беспомощности фарисеи рынка все чаще станут использовать интеллектуальные силы как чисто материальные, а сугубо материальные, низкие, эмпирические получат статус интеллектуальных, путеводных направлений в лабиринте «выдуманного», зато санкционированного, ролевого существования. Любая восторженность все чаще будет отождествляться с религией, откуда изгнано уникальное и цельное (не социальное по происхождению) «Я», изгнано нанятыми в храме внутренним жандармом и внутренним попом (моралью и совестью одержимых). Мышление больше ничего не может поделать, потому что для одержимых мышление есть эгоистический произвол.

Постепенно, чтобы не предполагать лучшего пути, они сами внушат себе мысль, что они — тупиковый вид, определят себя в одну вольеру с обезьянами. В таком случае Единственный — это «нечто, бывшее человеком». Нечто, не склонное к ностальгии.

Перепутать восстание Единственного с революцией одержимых масс может только экземпляр тупикового вида, добровольно сдавший свои дела природе. Я писал о восстании 1848-го как о давно обещанном возмездии, но об участниках восстания ничего утешительного не скажешь, с удовольствием купились на очередную эволюционистскую прокламацию. Вытрясти из людей грехи, вломившись к ним в дом, нельзя. Грехи — это не блохи, с ними расстаются в последнюю очередь, и отнять их у обреченных и одержимых получается только вместе с телом, все равно что отнять причину жизни. Косточки позвоночника — этажи вавилонской башни, заканчиваются черепом, речью, проклятием — знаменем человека. Единственный — тот, кто поймет видовое проклятие как знак доверия к себе. Тот, кто невозможен в обществе.

Ветхий Завет освобождал рассудок, Завет Новый — освобождал сердце. Когда и то, и другое свободно, человек получает шанс отказаться от этих больше не нужных частей ради целого, бросить вериги. Наступает неучтенный на циферблате час Единственного.

Конец света в смысле границы и конец мира в смысле его решения не тревожат Единственного, преодолевшего пределы вольеры, еще вчера воспринимаемые как собственная суть, «здешнее предназначение». Речь не идет об изоляции. Единственность Единственного это единственность центра по отношению к периферии. Центра, в котором жизнь постигается как исключительное, а не нормативное явление и цепь исключительных ситуаций, касающихся только Единственного и адресованных персонально только ему. Центра, рассылающего неуничтожимых агентов.