Бригада Макса сделала первый шаг к тому, чтобы превратиться в боевой пролетарский синдикат. Макс считает, что рыночная экономика подходит только фатально больным людям и народам, объясняя такой вывод просто: «Каждый должен сам вытирать себе задницу». Он не приемлет морали капитализма, гласящей: «Если у тебя есть красный «феррари», тебе не нужен большой член».

Сидикализм — самостоятельное, враждебное парламентаризму и прочему манки-бизнесу незарегистрированное властями движение рабочих на местах, радикальное, как сама действительность. Синдикат (революционный профсоюз) превращает «вас для кого-то» в «вас для себя». Так полагали все патриархи этого движения — от Сореля до Пола Гудмена.

В свободное от идиотской работы время Макс с товарищами за кружкой пива любит поговорить о том, как в Италии 1919-го рабочие занимали собственные заводы, поднимали над ними черно-красные и национальные флаги, защищали свои предприятия от преж­них хозяев с оружием в руках, продолжали работать, налаживая коллективное управление и бартерные связи с такими же пролетарскими автономиями по всей стране. «Если рабочие союзы смогут поднять производство, пусть занимают место предпринимателей» — звучало тогда на итальянских митингах, — «парламент — это чумная язва на народном теле, необходимо срезать ее, отменить этот балаган, вызывающий у большинства тошноту». Впрочем, кроме итальянского, Макс знает немало других примеров, очень нравится ему испанский «рабочий анархизм» конца 30-х.

Интернет, электронная почта и другие легализованные для масс изобретения военных ведомств могут очень пригодиться синдикалистам сегодня, чтобы действовать без цензуры, налаживая связи с сочувствующими без контроля со стороны правительства и вообще политической элиты. Макс подумывает о своем собственном, предельно «некорректном» для бизнесменов и «деструктивном» для спецслужб электронном издании. Взволнованная и суровая синдикалистская молодежь всегда бросала либеральные теории в корзину для мусора, вместе с идолами гуманизма и фетишами демократии.

В 1922-м итальянское движение насчитывало свыше 80 тысяч рабочих, организованных в синдикаты. Это они, научившиеся сражаться на фабриках, рука об руку с ветеранами окопов и жаждущими драки студентами-футуристами, занимали Феррару, Болонью, Геную. Непобедимые синдикалисты, пролетарский авангард, монтировали из прежнего барахла дивную юную Италию.

В РСФСР синдикалисты были последней оппозицией, партия поглотила их только к концу 20-х. Вольные союзы мебельщиков, железнодорожников, печатников имели свои газеты, детские сады, кассы взаимопомощи и сильное лобби в ВКП(б) — «рабочую оппозицию» Шляпникова. Потом про синдикализм мы читали: мол, модное среди латиноамериканских и африкан­ских, идейно незрелых, повстанцев не то анархистское, не то фашистское заблуждение. Вспомнив, что синдикализм запретили последним, дирижеры перестройки, затеявшие обратную ретроспективу истории, решили разрешить его первым. Анархо-синдикалистскими были первые зарегистрированные в СССР немарксистские политические объединения. На самых наивных заводах страны конца 80-х в эту веру перекрещивались целые комсомольские организации. Впрочем, как скоро выяснилось, все эти танцы понадобились лишь для того, чтобы вышибить с предприятий парткомы. Дальнейшие, непролетарские попытки искусственно, «по учебнику», создать хоть один образцово-показательный синдикат из пары доцентов, студента и нескольких рок-н-рольных шмар, окончились, сами понимаете, чем.

Но есть и другой синдикализм, точнее, неясный еще для самих работяг всех отраслей и республик, не выгодный ни одной из столичных элит, пульс, идущий изнутри чумазого, промасленного, мускулистого миллионнорукого класса. По всей произвольно расчлененной, давно непролетарской стране регулярно возникают никем не поддерживаемые, во всем виноватые, лишенные политического промоушена стачкомы, лишь формально, чтоб сразу не разогнали, записавшиеся в то или это объединение. Если нужно, голодающие, изобретающие новые способы забастовок, захватывающие директоров в кабинетах, остающиеся в забое, садящиеся на рельсы, пугающие мэров погромами продуктовых складов. Кризис неплатежей — лучший климат для выделения из низовой профсоюзной Среды синдикалистских форм. Кризис кончится, а опыт объединенного протестного действия останется. Обычно «зачинщиками», т.е. авторами жеста, выступают молодые, не промытые «совком» рабочие. Для властей синдикат — это всегда банда не соблюдающих закон бузотеров, решивших переделить собственность. Для подчиненных синдикат — школа будущего, коллектив прямого действия.

Сразу после «сигнала» Макс готов вместе со своей бригадой забаррикадировать помещение и присвоить содержимое складов. В случае прихода хозяев — оказать вооруженный отпор, привлекая на свою сторону мест­ных жителей, заманив их в дружину дармовым видаком. После последнего выяснения отношений — принять руководство и начать труд по-новому, на себя, перерегистрировав фирму как собственность бригады.

Революционный синдикализм призван доказать заигравшимся биржевикам приоритет непосредственного производства, даже если для наглядности это производство придется на некоторое время прекратить или пустить по неожиданному руслу. Соблазнительный язык биржевого шаманизма рисует нам при помощи трендовых графиков лик лукавого духа, которому молятся игроки в капитал. Революционный синдикализм ведет к поджогу биржи и выключению экрана, диктовавшего курс. Революционный синдикализм — это попытка шантажировать бесконечноликого финансового демона.

Если губернатор говорит: «Я не против протеста, но только не забастовки, за них будем судить» — значит, перед нами агент демона эксплуатации, т.е. враг труда и народа. Если лидер парламентской оппозиции обещает по ТВ «мирный протест по намеченному маршруту», экономическая цена которого — «ноль», значит, мы имеем дело с оппортунистом, предателем общих интересов и оракулом финансовой преисподни.

Несогласные будут проигрывать до тех пор, пока цена их протеста и стоимость их требований по крайней мере не сравняются.

«Где, где, где, где, где пропала, где?» — спрашивает популярная летом рельсовой войны и крупнейшей в постсоветской России шахтерской стачки группа «Мумий Тролль» — «там-там, там-там-там-там, там, там-там» — отвечает она сама себе летом, когда атеист-ветер поснимал с колокольни и храмов Новодевичьего кресты, воткнул их в жирную кладбищенскую почву, почти превратил в мечи.

Большинство «текстов» этого шумящего коллектива, гастролирующего по шумящей стране, балансируют на грани речи, скользят на грани высказывания, за которой открывается просто шум. «Мумий Тролль» (имя, кстати, в таком написании опять же мало что значащее, шумовое) пошли по пути имитации словоупотребления на шаг дальше, чем «Ногу Свело» или «Ляпис Трубецкой».

Псевдовербальность, стремление заменить семантику фонетикой, выдать шум за значащее слово, а всякое слово, наоборот, представить как шум — реальное направление оглушающей, т.е. развлекающей, индуст­рии постклассического капитализма. Люди капитализма должны хотеть «слушать», но не должны хотеть «слышать». Определите разницу. Слушать — процесс, не предполагающий результата. Слышать — подразумевает результат, т.е. сущностное изменение положения слышавшего, неизбежную ответственность. Для человека капитализма вся ответственность лежит на манипулирующей им корпорации, он идет по улице и не дает себе думать, бесконечно повторяя про себя последний шумовой набор из телевизора, радио или просто вылетевший из витрины. Человек капитализма жует вместе с жвачкой эту бесконечную песенку, бессознательно имея в виду, что его песенка никогда не будет до конца спета.

Под людьми капитализма стоит понимать не только тех, кто рулит «мерседесом», учится в интерколледже или владеет ларьком, но и всех остальных, применяющих к себе оккупационные стандарты и правила в «едином мире», транслируемые через эфир, уличную рекламу, жирные журналы, серийную литературу, мимику политиков и прочих «звезд», ночные дискотеки и другие варианты оккупации сознания.