– Я бы не был в этом так уверен, – Борис Львович серьезно посмотрел на Никольского.

– И это говорит мне врач, принимавший участие во вскрытии и бальзамировании государева тела?! – изумился Андрей Петрович.

– Именно поэтому, дорогой Андрей Петрович! Именно поэтому я имею некоторые основания не отметать полностью эти слухи.

– Я не понимаю вас, Лакиер!

– Мне просто необходимо с кем-то поделиться своими мыслями! Зная вас много лет как порядочного человека и, кроме того, приближенного к государю в последние недели его жизни, я решил именно вам рассказать о своих сомнениях. Возможно, у вас получится их разрешить, – г ость с надеждой взглянул на Никольского.

– Борис Львович, я ничего не понимаю. Прошу, выражайтесь яснее! – немного раздраженно произнес полковник.

– Хотя, может быть, я ошибся насчет вас… – пробормотал себе под нос Лакиер. – Меня щедро вознаградили, – гость покрутил на пальце массивный золотой перстень, украшенный изумрудом. – Но при этом дали понять, что не следует распространяться о том, чему я был свидетелем. Но я не в силах более молчать, эти мысли сведут меня с ума! – воскликнул он. – Андрей Петрович, могу ли я быть уверен в том, что все, что я сейчас скажу, останется между нами?

– Я даю вам слово казака, – Никольский внимательно смотрел на доктора.

– Дело в том, – Борис Львович оглянулся на дверь и, хотя та была плотно закрыта, понизил голос, – дело в том, дорогой Андрей Петрович, все не так уж просто с болезнью и смертью государя, как об этом сообщают официально.

Ни один мускул не дрогнул на лице Никольского:

– Вы что же, полагаете, что государь умер не своей смертью?!

– Нет-нет, что вы! Бог с вами! Я совсем не про это! Но результаты вскрытия не совсем отражены в поставленном диагнозе…

– В который раз прошу вас выражаться яснее, любезный!

Гость определенно все больше нервничал, то бледнел, то краснел, беспрестанно теребил кольцо на пальце.

– Официальная причина смерти государя – горячка с воспалением мозга, но на самом деле вскрытие этого не подтверждает! – выпалил наконец доктор.

– Ну, Виллие говорил еще о возможности малярии или брюшного тифа…

– Для этого тоже недостаточно симптомов. – От чего же тогда скончался император?

– Я ума не приложу, как этого не заметили царские медики! Ни Дмитрий Климентьевич Тарасов, ни Яков Васильевич Виллие! Или… они просто не хотели замечать… Хотя все признаки налицо… В общем, – собрался он наконец с духом, – мое личное мнение, что у покойного была застарелая французская болезнь14.

– Что?! – Андрей Петрович побагровел от гнева. – Как вы смеете такое утверждать!

– Я лишь высказываю свое мнение как врач и, заметьте, совсем не стремлюсь его афишировать, – з алепетал Лакиер. – Я не первый год веду врачебную практику, не раз мне приходилось сталкиваться с больными такого рода, особенно среди солдат, участвовавших в заграничной кампании15.

– Но для того, чтобы заразиться этой болезнью, необходимо вести соответствующий образ жизни, не находите? Все, что я знаю о его величестве, полностью исключает возможность подобного диагноза!

– А я бы и не стал утверждать, – Лакиер снова понизил голос и оглянулся на дверь, – что это именно государь заразился этой болезнью.

– Что вы хотите сказать?

– Я не уверен, что тот, кого мы бальзамировали в подвале царского дворца, был император Александр Павлович, – тихо произнес лекарь.

Повисло тягостное молчание.

– В своем ли вы уме, Лакиер? – спросил Никольский.

– Я не имел счастья лично беседовать с государем, но я все-таки неоднократно его видел! А тот человек, что лежал передо мной на столе в подвале, лишь отдаленно напомнил мне государя, – продолжал Борис Львович. – Плюс странный диагноз… Поспешность и необстоятельность, поверхностность, я бы даже сказал небрежность, с которой происходило вскрытие и составлялся протокол… Все это наводит на определенные мысли. А главное, у человека, которого мы вскрывали, все плечи, спина и все мягкие части ниже – все имело темно-оливковый цвет, словно умершего долго били палками. Да и поведение доктора Тарасова меня несказанно удивило…

– А что такое произошло? – встрепенулся полковник.

– Князь Волконский назначил Дмитрия Климентьевича ответственным за бальзамирование. Как-никак он был личным врачом государя на протяжении многих лет. Однако тот не пожелал участвовать в бальзамировании, объяснив отказ сыновними чувствами к императору.

– Ну и что с того?

– Но почему он не захотел подписывать протокол вскрытия? Кстати, вы, кажется, заходили к нам в то время, когда происходило бальзамирование?

– Да, по ошибке. Но Чернышев сразу выпроводил меня из комнаты.

– А вы ничего странного не заметили?

– Нет, что-то не припомню.

– А не показалось ли вам странным, что голова покойного императора была обрита наголо? Ведь не было даже бакенбардов, с которыми император никогда не расставался при жизни!

– Да, пожалуй. Но я счел это необходимым действием для процедуры вскрытия.

– Помилуйте, для вскрытия черепа не требуется бритье бакенбардов! Не кажется ли вам теперь этот поступок цирюльника прямо-таки кощунственным по отношению к покойному царю?

– Конечно! Поэтому я склонен предположить все же, что император сам захотел сбрить бакенбарды перед кончиной.

– Но кто, находясь при смерти, будет думать о своих бакенбардах?! – с просил Борис Львович.

Никольский беспомощно развел руками. Лакиер же загадочно посмотрел на него и сам ответил на свой вопрос:

– Тот, кто хочет сделать гипсовую маску своего лица.

– Я слышал, что после смерти с лица императора была снята гипсовая маска, – произнес полковник.

– Но, опять же, зачем было нужно брить бакенбарды? С бакенбардами гипсовый лик покойного императора был бы более похож на его лицо.

Никольский не знал, что сказать.

– А вот когда снимают маску с лица живого человека, – продолжал лекарь, – которому хотят причинить как можно меньше беспокойства, естественно, сначала прибегают к бритью.

– То есть вы утверждаете, что маска была сделана при жизни императора? – уточнил Никольский.

– Мне кажется это единственным логичным объяснением.

– Но зачем выдавать ее за посмертную?

– А это уже вопрос не ко мне, любезный Анд рей Петрович!

Никольский вновь задумался, а Лакиер продолжал:

– А запах, сударь? Неужели вас не удивил запах в помещении, где мы производили вскрытие?

– Да, пожалуй, запах был резковат.

– Не то слово! Это был трупный запах, прошу заметить, который исходит обычно от двухтрехдневного мертвеца. Кстати, на теле имелись и вполне характерные трупные пятна. Но Яков Васильевич упорно не хотел их замечать, по крайне мере, в протоколе пятна не зафиксированы. А нам тогда пришлось выкурить с десяток сигарет, иначе в комнате невозможно было бы находиться! Между тем со времени смерти государя прошло чуть более суток!

– То есть вы полагаете, что государь скончался ранее объявленного официально срока?

– Может быть, но к чему тогда было скрывать это несколько дней?! А возможно, опять же повторюсь, возможно, это вообще был не государь. И у меня даже есть догадка, чье именно тело мы могли вскрывать.

– Чье же?

– Семнадцатого декабря в гарнизонном лазарете умер унтер-офицер Струменский. Я как-то видел этого солдата при жизни и был поражен его сходством с государем. В полку, говорят, его даже называли «Александром Вторым». В шутку, конечно. За побег из-под ареста Струменского прогнали сквозь строй, отчего он и умер через несколько дней. Вот вам и кровоподтеки на спине. Да еще с похоронами его вышла несуразица: тело внесли в церковь для отпевания, а куда оно потом делось, никто не знает.

– Две недели назад на моих глазах погиб еще один человек, очень похожий на императора, – задумчиво произнес Никольский. – Только это было в Крыму. Его там же спешно и похоронили. Вы, полагаю, ни за что бы не перепутали двухнедельного мертвеца с только что умершим?