— Мир... Это же... — прошептал Тисмен.

Мир уже и сам видел. И не знал, плакать ему или смеяться.

Знакомые черные волосы. Бледное круглое лицо, тонкие черты, пухлые губы, покрытые инеем… и когда эти глаза откроются, вновь заглянут в самую душу, взбаламутят своим упрямством и вновь почувствует Мир привкус силы целителя судеб.

— Блокируй его силу, быстро! — прошипел он, приходя в себя. — Если он снова удерет, я с вас шкуру спущу.

— От меня еще никто дважды не удирал, — недобро улыбнулся Тисмен.

Солнце заливало небольшую гостиную и путалось лучами в витиевато вышитых гобеленах и подушках. Где-то вдалеке отбил полдень колокол, запела над городом труба, а Аланна все так же недоуменно смотрела на посланника повелителя. И не смела поверить только что услышанным словам:

— Да, будет лучше, если ты все же сейчас останешься в замке. Вместе со своим женихом.

— Повелитель приказал приставить к нам охрану? — переспросила она.

— Да, — ответил стоявший перед ней мужчина, и на лбу его на миг зажглась синим огнем руна.

Один из телохранителей Деммида, Дар… но почему…?

Аланна спохватилась и хотела опуститься на колени, но телохранитель был быстрее и не позволил. Он лишь легким движением взял ее под подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть себе в глаза, и тихо прошептал:

— Как хорошо, что ты не похожа на мать, моя архана.

И легким движением Аланна высвободилась из цепких пальцем, возмущенно вскинув подбородок. Она помнила свою мать. Мама была самая лучшая, самая добрая, умерла так рано… но плакать перед телохранителем она не будет. И даже не скажет, как бы хотела быть похожей на свою мать… но куда там… куда ей до той доброты и того света?

— Прошу пройти за мной, моя архана, — вновь сказал Дар. — Твоя хариба привезет твои вещи позднее. Твоему жениху отдадут приказ к тебе присоединиться.

Ради богов, да что же происходит, а?

«Ты сама этого хотела», — отозвалось едва слышно коварное божество. И Аланна вздохнула, приняв предложенную телохранителем руку. Карета уже ждала. А бояться ей нечего: неужели телохранитель повелителя ее обидит?

Человек бесконечно добрый

может надеяться, что в

конце концов его распнут.

Фил Босманс

На его счастье, он никогда не был в доме призрения. В старшей школе его сверстники частенько шептались по углам, что некоторые девушки там очень даже ничего… пока свежие и клиентура не замучают. И что дом призрения надо выбирать особый, с хорошей репутацией, потому что иначе можно и заразу подцепить, а после выложиться неплохо на цех целителей: виссавийцы хоть и помогали, да сливали «неудачника» дирекции, а потом, будь ты даже сынишкой главы рода или советника, все равно получишь и родители вмешаются вряд ли. В домах призрения ведь не только заразу можно подцепить, но и жизнь потерять, а какому архану захочется смерти одного из отпрысков? Какой школе захочется затирать скандал? Да еще и столь шокирующий? Ведь дом призрения считался местом грязным и недостойным.

Осмелился бы Лиин пойти туда в школе, и его друг и покровитель явился бы к нему сам, чтобы лично выпороть «идиота».

Туда ходили лишь отбросы и любители особых развлечений. Здесь позволялось все, только плати. И потому попавшие сюда жили обычно недолго… пока были в состоянии, отрабатывали свое пребывание телом, когда не были — долго дохли в подвалах от голода. Не можешь отрабатывать содержание, содержать тебя и не будут.

Попадали сюда чаще всего рецидивисты, воры, разбойники, убийцы, насильники. И… неверные жены и их незаконнорожденные дети. Последних покупали, пока они были маленькие, для сложных магических ритуалов, либо, если были побольше, продавали клиентам с особыми вкусами. Татуировка в виде паука на щеке, под ней пара магических рун, и уже не убежишь… везде найдут. И помочь никто даже не попытается — за помощь неприкасаемому сам таким можешь стать. Единственное, что сделают — сольют первому же дозорному и опять пошлют в родной дом призрения. На цепь, чтобы больше не сбежал.

Проклятое место. Жуткое, тем более для чувствующего этот мир мага. Сам бы Лиин сюда никогда бы не пошел, но учитель его мнения не спрашивал. Он, ни на миг не сомневаясь, свернул с узкой улицы и направился к дому, выкрашенному в черный, по стенам которого чуть поблескивала в полумраке зимнего вечера нарисованная магией паутина. Паук, как и ожидалось, оказался на входной двери. Огромный, раскинувший лохматые лапы, он, казалось, следил за клиентами многоглазым взглядом и чуть шевелил огромными хелицерами.

Мысленно помолившись всем богам, которых знал, Лиин вошел по ступенькам за Алкадием, скользнул в заботливо придерживаемую учителем дверь и застыл от охватившего его ужаса.

Боль была везде. Тяжелая, давившаяся к земле, она набивала легкие черной ватой, и дышать стало совсем невозможно…

— Просто отключись от них, — посоветовал учитель. — Тебе надо различать, где твоя боль, а где чужая. С чужой и разбираться не тебе. Ты ведь не целитель, в конце концов.

Алкадий ошибался, но Лиин не стал его поправлять. Он был целителем, даже, говорили, неплохим, только его учитель магии, как и узнавший об этом покровитель, приказали о даре помалкивать. Узнай в школе, и цех целителей наложил бы на него лапу, а этого не хотелось никому. Потому обучали врачевательству Лиина тайно, на редких частных уроках у угрюмого целителя, за стенами школы.

Лиин любил эти уроки, любил помогать людям, не любил лишь отчаяние в их глазах и золото, переходящее в руки целителя. Ведь этот дар был в Кассии крайне редким, и пользовались им только те, кто не мог пойти к виссавийцам. А виссавийцы лечили бесплатно и почти всех… почти… Заслужить отторжение виссавийцев удавалось немногим. И одна весть об этом делала человека изгоем.

Лиин вздохнул глубже, но все же отделил себя от чужой боли невидимыми щитами. Этому его тоже научили. Алкадию незачем это знать… как и то, что учитель Лиину давно ни к чему. Но Арман приказал подчиняться Зиру, а Зир приказал прийти к Алкадию. И Лиин подчинился, хоть и не понимал зачем.

Сначала думал, что ему надо шпионить. И что люди Зира, которые временами появлялись немыми тенями, будут просить отчетов, но ничего этого не происходило. И Лиина, и Алкадия будто оставили в покое, наблюдая снаружи, а Лиин просто гнал из груди тревогу, открываясь как можно более новому учителю. Ведь почуй Алкадий притворство… и его ученику не жить. А архан приказал Лиину жить… и ждать. Лиин ждал, боги, долгих одиннадцать лет ждал! Сколько еще?

Стоило войти, и из тени появился прислужник. Худой и неприятный, будто съедаемый изнутри какой-то грязью. Судя по пауку на щеке, тоже неприкасаемый, но из тех, кому повезло: понравился хозяину, выслужился, теперь был скорее надсмотрщиком, чем жертвой. Алкадий что-то шепнул прислужнику, сунул в костлявые пальцы мешок с золотом, тяжелый, и прислужник посмотрел на клиента слегка удивленно, потом растянул губы в беззубой улыбке и кивнул. Еще бы не радоваться. Столько золота и хозяина этого заведения сдобрит, глядишь, и любимцу-неприкасаемому чего перепадет.

Их повели по запутанным коридорам. Там, за одинаковыми стенами, хлестал бич, кто-то стонал, кто-то тихо плакал, било по ушам влажными шлепками. Дом жил, дышал и исходил болью. Пах мочой и спермой, кровью и рвотой, застаревшим потом и давно немытым телом, пропитался насквозь этими запахами. Но чуть дальше стало лучше. Стены раздались, потолок взмыл вверх, украсился арками, по обе стороны коридора появились изящные колонны, и Лиин понял, что их не совсем коротким путем привели в апартаменты для лучших клиентов.

В хорошо натопленной комнате пахло совсем иначе: тонкими благовониями и дорогой едой. Но это не помогало… тот, недавний, запах въелся в кожу, в одежду, в волосы и, что хуже, в память. И смыть его оттуда…