«Как я его найду...»

«Он сам к тебе придет, Арман, и тогда сомнений у тебя не останется. Но не убивай его слишком быстро, это не в твоих интересах».

«Второе условие?»

«Мне нужен Лиин, — Арман похолодел, надеясь, что ослышался. — Мне нужен маг-рожанин, не помеченный печатью темного цеха. И при этом умеющий обращаться со своей силой, а несостоявшийся хариб твоего брата так подходит для этой цели. Отдай мне его. На время».

«Он вернется?»

«Ты же знаешь, наш мир неласков и случиться может всякое. Вернется, если будет осторожным и разумным. Даю слово, что сделаю все, чтобы все это случилось. Даю слово, что не буду его связывать магическими клятвами. А уж ты-то, знаешь, если я что-то пообещал...»

Арман знал. Сдерживая клубившийся внутри гнев, он кивнул главе и развернул коня к воротам. А улицы столицы все так же упрямо покрывались снегом. Первым в этом году. И неожиданно ранним. Скоро рассвет. И конец ночи скорби. Эрр… почему ты ушел так рано? Мир, скольким еще придется для тебя пожертвовать? Тошно-то как! Платить за ошибки всегда тошно. За то, что отпустил Рэми, за то, что отдал его главе темного цеха, за то, что дал ему жить спокойно. Подонку, который теперь убивает Мира!

Ночь золотила улицы светом фонарей. Аши упруго оттолкнулся ногами от крыши, расправил крылья и взлетел в звездное небо.

Он знал: недолго ему осталось летать. И, наверное, изменил бы чужие судьбы вновь...

Но... это должно было закончится.

И Армана трогать было нельзя. Он бы никогда не простил.

Как можно иметь дело с человеком,

которому нельзя доверять?

Если в повозке нет оси, как можно в ней ездить?

Конфуций

Ночь была на удивление ласковой. Морозной и тихой. Заглядывали в окно звезды, покачивались ветви яблонь, покрытые белым пухом. Поскрипывал снег под лапами пса. И от души натопленная каморка дышала уютом и казалась прибежищем в прекрасном зимнем царстве.

Рис все проказничал и отказывался спать, пока Варина, ругаясь, не попросила заглянувшего гостя посидеть с непоседливым мальчонкой. Мол, Рэми каждого уболтать может, а уж «детенка» — тем более.

Рэми, может, и мог… И даже не только детенка. Убедившись, что Варина ушла, он зажег на столике лампаду, сел на кровати рядом с Рисом и позвал махонького мышонка, позволив ему устроиться на ладони. Хоть тут дар заклинателя пригодился, вольные звери Рэми любили и слушались. Можно было бы принести с улицы кого покрупнее, но Варина будет недовольна.

— Лэми, ласскажи сказку! — просил Рис, забирая мышонка. Он устроил мягкий комочек на краешке кровати и подвинулся ближе к Рэми, положив ему грудь на колени, обняв за пояс и заглянув просительно в глаза.

— Не знаю я сказок, — неуверенно улыбнулся Рэми.

Он вообще-то любил Риса, но при шустром мальчишке терялся, боялся сказать что-то не то, неуклюже повернуться. Ведь Рис, которому недавно минуло пять зим, казался таким хрупким, болезненным. Только глазищи — огромные, цвета грозового неба — были у него живыми. Любознательными. И цепкими.

— Ну ласскажи! — продолжал канючить мальчик. Мышонок вдруг проснулся и тоже залез заклинателю на колени. Взял в так похожие на ручки лапки предложенный Рэми кусочек хлеба и начал его грызть, поглядывая на Риса глазками-бусинками.

А Рэми не знал сказок. Он слишком рано стал взрослым, да и мать, серьезная, неулыбчивая, его с сестрой сказками не баловала.

Потому Рэми хотел было уже отказать мальчишке, да вспомнил так некстати, как когда-то давно, будучи маленьким, он так же сидел зимним вечером в небольшом лесном поместье. Как смотрел таким же внимательным взглядом на дозорного, Жерла, что заменил ему отца, как вслушивался тревожно в который раз рассказываемую сказку… а, может, это была и не сказка вовсе? Рэми усмехнулся.

— Ну так слушай.

Рис опустил голову на колени заклинателя и глубоко вздохнул. А Рэми, гладя мальчика по волосам, начал рассказывать. И слова лились сами, будто их кто-то нашептывал на ухо. Может и нашептывал… Аши… вторая душа, в последнее время почти неощутимая. Дающая покой, уверенность и силу. Спавший внутри целитель судеб. Рэми уже и не верил, что он существует.

Раскинулся в далеком краю волшебный лес. Много деревьев было в том лесу, но одно выросло особенно высоким. Возвышалось оно над другими собратьями, и весь лес ему завидовал. Завидовал пышной кроне, тянувшимся к солнцу ветвям, ручейку, что поил его корни... И дерево радовалось чужой зависти. Возгордилось.

— Глупое делево, — сонно буркнул Рис.

— Глупое, — задумчиво подтвердил Рэми.

Да и не сказка это вовсе, может, не стоило бередить ребенку душу? Но слова продолжали литься, а Рис продолжал внимательно слушать.

Однажды дерево услышало голос. Слабый, почти неразличимый в шуме ветра, доносился он из-под самых корней... и был таким жалобным, что дерево на миг смилостивилось.

«Кто ты? — спросило оно. — И чего хочешь?»

«Милое деревце, помоги, я умираю, — запищал отчаянно голосок. — Ты такое сильное, такое высокое... а мне не хватает света. Не хватает солнышка... помоги!»

«Что за дело мне до какого-то ростка?» — усмехнулось дерево.

«Но ведь у каждого должен быть друг?»

И дерево замолчало. Друг? Зачем ему друг? Зачем ему кто-то? Разве мало солнца? Ветра? Птиц, что клюют его ягоды, вьют в ветвях гнезда, защищают от букашек? Разве они не друзья?

Но слова ростка запали в душу. Вспомнило дерево времена, когда было маленьким и слабеньким. Вспомнило, как тяжело было дотянуться до солнечных лучей, как было холодно и страшно внизу, одиноко... вспомнило и старую, покрытую мхом березу, что росла рядом. Береза все время шелестела успокаивающе ветвями, уговаривала не сдаваться, расти ввысь, мол, еще чуть-чуть и будет то самое солнышко, и дерево слушало. Не сдавалось.

А когда дерево догнало березу, разыгралась страшная буря. Гнула она, рвала листья и ветви, ломала и корежила, и дерево скрипело, но с упрямым стоном распрямляло ствол в каждом перерыве в завываниях бури.

На рассвете все утихло, опустилась на лес тишина, и дерево поняло — чего-то ему не хватает. Не было рядом березы. Были острые щепки пня и покрытый мхом сломанный ствол у корней...

Друг, подумало дерево. Была ли та береза его другом?

— Была, — мурлыкнул Рис. — Плодолжай, Лэми... прошу...

От воспоминаний стало больно и тревожно. А еще — одиноко. И дереву захотелось вдруг ощутить давнее тепло, поговорить с кем-то... наполнить чувством бездну одиночества.

«Живой ли ты еще, росток?» — спросило оно.

«Живой... но уже недолго...»

«Как я могу тебе помочь?»

«Разреши взобраться по тебе к солнцу... прошу...»

И дерево разрешило. Почти радовалось оно, когда что-то нежно касалось его корней, обвивало ствол, стремилось по ветвям, щекоча кору мягкими усиками, рассказывая сказки. И дерево засыпало под тихий голос ростка, и просыпалось только с одним желанием: услышать его вновь. Порадоваться тому, что растенице за ночь подросло еще немного... совсем чуть-чуть. Еще чуть-чуть...

Когда нежные, светло-зеленые стебли достигли самой вершины, дерево было счастливо. И не заметило, как облетели листья на лозе, как мягкие, зеленые стебли стали быстро крепчать, становясь коричневыми, жесткими. Как выросли на них шипы... и лишь когда врезались они в кору, выпивая соки, иссушая, дерево взмолилось:

«За что?»