Из Мюггенхаля приехала сестра его покойной матери, чтобы выхаживать. Иногда заходила библиотекарша Эрна Добслаф и уговаривала его остаться. Поправившись, Скептик написал прошение о восстановлении его на педагогической работе. Спустя три недели его прошение было без всяких оснований отклонено. Больше он прошений не подавал.
Но он еще раз понадобился. В конце ноября Палестинское представительство в Берлине дало разрешение на выезд пятидесяти евреев из Данцига, и Герман Отт помогал в подготовке их отъезда. Чтобы предотвратить депортацию последних молодых людей в Штутгоф, их подключили к тем пятидесяти. Кружным путем они добрались поездом до Вены. Потом пешком дошли до Прессбурга, где их интернировали (охрану несли словацкие гвардейцы). Потом дунайский пароход «Ураниус» доставил эмигрантов к венгерской границе и обратно в Прессбург. «Ураниус», где кроме тех пятидесяти из Данцига находились 650 евреев из Вены и 300 с территории собственно Германии, был набит до отказа, после пересадки на три маленьких парохода эмигранты в середине декабря добрались до югославской гавани Кладово. Там они оставались девять месяцев.
Незадолго до Рождества Отта вызвали в уголовную полицию. Краткий и деловой разговор касался его преподавательской деятельности в частной еврейской школе и писем, которые Отт посылал в Ниццу. Содержание всех писем (и ответов на них) было допрашивающим известно. Когда Отт стал объяснять научный характер своей переписки и своей работы о Меланхолии и Утопии, приводя цитаты из Аристотеля и Фичино, а также кратко упомянул об улитке как посреднице между ними, оба чиновника отвесили ему по оплеухе. Отпуская его, они сказали: «Мы еще увидимся, приятель!»
— Чего ж он раньше не уехал?
— Тем более что уже собрал свои вещички.
— Идиотство, так долго ждать.
Скептик не может так быстро сняться с места. Еще вчера, осматривая пемзовый завод Мойрина в Круфте и обрабатывая избирательный округ, тянущийся до Эйфеля и, естественно, «черный», между заездом в Майен и беседой с монахами-бенедиктинцами в Марии-Лаах, я раздумывал, стоит ли вам рассказывать еще кое-что неприятное про помолвку Скептика с библиотекаршей Эрной Добслаф или ограничиться сообщением: вскоре после полицейского допроса Герман Отт по политическим причинам рассорился со своей невестой. Она как будто сказала: «Наше счастье, что нам дано жить в великое время. Здесь нет места для людей с философией улитки». В еврейской богадельне «Ашенхаймштифт» находилось тогда 113 зарегистрированных лиц. Перестроенный в гетто амбар на Маузегассе вмещал 80 человек. В распоряжении меховщиков-евреев было несколько перенаселенных частных квартир. (Свое обручальное кольцо Скептик за ненадобностью выбросил в Радауну.)
В монастыре лишь мимоходом спросили о моем писательстве: «Разрешите узнать, над чем вы сейчас работаете, если у вас вообще бывает свободное время?»
Я признался этим монахам, почти социалистам по духу, что пытаюсь обходными путями рассказать вам, как все происходило, почему я теперь так часто в пути и сколько поражений пришлось пережить Скептику, пока он не начал подумывать о бегстве.
— А те пятьдесят?
— Они еще живы? И что с ними сталось?
Вы спрашиваете, что сталось с теми данцигскими евреями, которые вместе с тысячью других застряли в Кладово. К ним добавили еще четыреста югославских евреев и всех интернировали в Сабаце. Из тех пятидесяти только супруги Арон и Фейга Шерман получили въездную визу в Палестину…
— А остальные?
— Они еще живы?
12 октября 1941 года, уже после бегства Скептика, немецкие войска захватили лагерь Сабац. Прежде чем немецкие командос расстреляли более тысячи заключенных, в том числе и данцигскую группу, инженеру Израилю Герцману, жившему прежде, как и Герман Отт, в Данциге, в Нижнем городе, удалось бежать. Он пробрался через Далмацию и Италию в Швейцарию, где до декабря сорок четвертого был интернирован в Беллинцоне. Лишь осенью сорок пятого Герцман через Марсель попал в Хайфу; Скептик проделал более короткий путь.
Лаура хочет уточнить: «Те, кого расстреляли, они потом вправду были мертвые?»
Франц и Рауль не любят, когда их сестра «встревает с дурацкими вопросами».
Она же (как и ее отец) любит выпытывать обходными путями: «А там, где теперь этот Герцман, в Хайфе или еще где-то, — там есть настоящие козы?»
В моей руке рука моей дочери.
Так мы ищем коз,
а находим пустые ракушки улиток.
Ты их уже видишь?
Пока нет.
А есть они тут?
Встречаются.
Мы слышим постукивание их копыт на склоне: то там, то тут.
Мы любим коз.
Ракушки мы просто собираем.
Когда-то мы сами были козами.
Мы любопытны и пугливы.
Рука моей дочери в моей руке.
Так нам спокойнее.
У нас есть с собою соль.
— Да, Лаура. Более тысячи. Они все потом были мертвые.
Получив 28 марта вторую повестку из полиции, за два дня до срока явки Скептик, очистив накануне свои террарии и высадив улиток, в понедельник уложил в светло-желтый матерчатый чемодан немного белья. Вместе с дневником он положил на нижние рубашки и носки репродукцию дюреровской гравюры. Сверху распластал свитер крупной вязки. С поразительной легкостью он распрощался со своими книгами, рисунками, коллекцией улиток — лишь вручную подкрашенный английский офорт шаровидной улитки он вынул из папки и уложил между картонными прокладками на пижаму. Что еще? Свой запас лезвий фирмы «Ротбарт» (125 штук). Зубную щетку и пасту, крем «Нивеа», ляписный карандаш, маникюрные ножнички в футляре. Сунул, словно случайно, томик басен Эзопа. И запер чемодан.
Скептик не оставил прощальных писем. Не взял с собой ни одной фотографии. Только личные документы и сбережения, своевременно снятые с книжки. (Раулю непременно надо знать сколько. Примерно две тысячи пятьсот рейхсмарок.) Ключ от входной двери он опустил в почтовый ящик привратницы. Во дворе он подкачал велосипед. Привязал чемодан к багажнику, никого не встретив, выбрался на улицу, прицепил брючные зажимы, вскочил на сиденье и поехал по Нижнему городу через Мильхканненбрюке и Грюнебрюке вверх к Лангебрюке, затем через Хайлигегайсттор въехал в Правобережье, по продуманному маршруту по узким улочкам Старого города — мимо Шнайдемюле, Нонненгофа, через Беттхергассе, Вайсмёнхенхинтергассе, и только тут, — когда все гипотетические преследователи наверняка должны были отстать на отрезке пути между Санкт-Катариной и Большой мельницей — покатил мимо Главного вокзала, по Ирргартенбрюке и (после Оливертор уже не оглядываясь) по Гинденбургаллее — в Лангфур. Хохштрис он обогнул слева и через Брентау, Маттерн, Рамкау, Гросс-Мишау, Цукау, Зеерезен двинулся, овеваемый легким встречным ветерком, по шоссе, окаймленному деревьями с уже набухшими почками, — в Картхауз.
Определенной цели у Скептика не было, зато страха — хоть отбавляй. (Кашубия, центром и главным городом которой считается районный городок Картхауз, ныне Картузы, в путеводителях называется еще Кашубской, или Кассубской, Швейцарией). Страх — спутник надежный. (Слегка холмистая Кашубия тянется от Диршау на Висле до Штольна в Померании, от Путцигер Вик и полуострова Гела до района Берент.) В пути Скептик посмеивался над своим страхом. (В проспектах значится, что Кашубия богата озерами, в которых много раков.) Между Цукау и Зеерезеном Скептик попал под ливень, не выманивший, однако, дорожных улиток из канав вдоль шоссе на Картхауз — слишком холодно. (Поскольку ты, Рауль, интересуешься генеалогическими разветвлениями и этнической мешаниной в приграничных районах, я тебя просвещу: кашубы, или кассубы, которых на сегодня осталось всего триста тысяч, — это старославяне, говорящие на отмирающем языке, нашпигованном немецкими и польскими заимствованиями.) Просохнув, Скептик почти у самого Картхауза заметил, что задняя шина совсем спустила. (Мои родные по материнской линии — кашубы; таким образом, ты, Рауль, как и твоя сестра и твои братья, на четверть кашуб.) До Картхауза Скептик свой велосипед вел за руль. (Картхауз расположен между озерами Кругзее на юго-западе и Клостерзее — Монастырское озеро — на севере. Последнее называется так потому, что картхаузские монахи в 1381 году, по желанию одного уставшего от светской жизни кашубского графа, построили там монастырь: картхаузский рай Марии — место для размышлений.) Скептик бывал в Картхаузе. Монастырская церковь с крышей, похожей на крышку гроба, отражалась и поныне отражается в озере. (В 1818 году был образован прусский сельский район Картхауз.) Когда в промежуток между двумя войнами районный городок стал снова называться Картузы, Скептик исходил всю Кашубию с учениками гимназии кронпринца Вильгельма, а потом с учениками еврейской средней школы: экскурсии в выходные дни за пределы Вольного города. (В Картхаузе были: монастырская пивоварня, паровая мельница, паровой молокозавод и четыре лесопильни — производимый ими шум при западном ветре Скептик, вероятно, услышал еще издали.) Во время последней экскурсии в начале лета перед войной ученик Скептика Фриц Герсон нашел в ольшанике на берегу Радауны несколько листовых улиток с парной челюстью-теркой. (Тебе будет интересно узнать, Рауль, что ныне в Картузах есть кашубский музей. Надо как-нибудь туда съездить и порыться в хрониках…)