Annotation
«Из дневника улитки» — это публицистический отчет о предвыборном турне, состоявшемся 5 марта 1969 года, когда социал-демократ Густав Хайнеман был избран президентом ФРГ.
Гюнтер Грасс
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
notes
1
2
3
Гюнтер Грасс
ИЗ ДНЕВНИКА УЛИТКИ
ТАКЖЕ ДЛЯ ШТЕПАНА И ТОМАША
1
Милые дети, сегодня мы выбрали в президенты Густава Хайнемана. Правда, сперва я хотел рассказать о Скептике, которого зовут Герман Отт, но по нашему алфавиту Хайнеман раньше Отта. Понадобились три избирательные кампании, чтобы его выбрали. Поскольку он дважды доктор, парламентарии-заднескамеечники, которые в трактире Райнлуста при выборах держат пари на пиво для всех и называют себя каналопроходчиками, зовут его дважды Густавом. Но если точно подсчитывать и заносить в дневник каждую задержку — не только накладку при первом подсчете, — то этот день подготавливался двадцать лет, даже если он, Густав Густав, едва ли догадывался, зачем его так долго варили до полной готовности и насколько в Германии жестка не только говядина.
Место действия: восточнопрусский зал возле радиобашни. Снаружи уступчатые ограждения от внепарламентской оппозиции, называемой ВПО. Внутри христианские демократы и неонацисты по-приятельски подмигивают друг дружке: их кандидата зовут Шредер. (Густав Густав, который знает парламентскую заднюю скамейку и азартно проигрывает в скат, часто подсаживается к каналопроходчикам, при этом не обалдевая до одури в их пивном угаре.) В воздухе висит неопределенность. Борзописцы наизготове. Ходят слухи, что многие либералы продажны. По подбрасываемым вверх соленым палочкам гадают о степени усиления нынешнего берлинского кризиса. В фойе сквозняк раздувает слухи о депутате Гшайдле, которого с повязкой на голове катят в коляске голосовать. Телевидение за работой. Приливы-отливы предчувствий. Неторопливые выклики фамилий, голосование, подсчет: от Абеляйха до Цогльмана…
Я сидел на скамье для гостей. (Рядом госпожа Хайнеман терзала свой носовой платок.) Как всегда в критические минуты, я прищурился — сделал себе смотровую щель, и мне удалось очистить зал: даже кресла удалились без звука.
Это я умею, дети, я умею отчетливо что-то представить себе.
Об их появлении возвещает их же шум: треск лопающихся пузырьков пены. Затем я увидел их, пересекающих пустой восточнопрусский зал. Я попытался приноровить свое дыхание к их темпу, но мои легкие не поспевали.
Волны сокращений сзаду наперед на ползательных подошвах похожи на то, как мы с Анной задним числом рассчитываемся с нашим браком.
Она мелькнула на экране — я взглядом не успел охватить, углядел в кадре лишь часть требования, предшествующего требованию на пути к следующему требованию, подгоняемому новым требованием, и экран расширил рамки зала.
Четверо детей, лишь изредка собранных на одной фотографии: непохожие друг на друга близнецы — Франц и Рауль одиннадцати лет, девочка Лаура в штанах восьми и четырехлетний, вечно моторизированный Бруно, который, вопреки ожиданию, не перестал расти в трехлетием возрасте.
Когда улитка, высунув щупальца, почуяла цель, она помедлила: не хотела финишировать, хотела пребывать в пути, не хотела побеждать.
Вы разговариваете с Анной на швейцарско-немецком, а со мной на берлинском диалекте.
Одна-единственная голая улитка — слизень. Мое стойкое убеждение. Лишь когда я пообещал ей задаться новой целью, когда я нарезал ей будущее, как приманку, ломтями, она переползла через воображаемую линию и покинула восточнопрусский зал, не дожидаясь рукоплесканий сразу же объявившегося большинства и молчания меньшинства. (Вот цифры: 512 голосами социал-демократов и свободных демократов против 506 голосов ХДС/ХСС и НДПГ при пяти воздержавшихся 5 марта 1969 года федеральное собрание избрало д-ра Густава В. Хайнемана федеральным президентом.)
С тех пор он наводит порядок в нашей свихнувшейся истории и в ее праздниках. (Придя накануне к нам на Нидштрассе, он, правда, сохранял невозмутимость, но все-таки вытащил бумажник и показал нам ненависть своих противников: обветшавшие газетные вырезки — старые зудящие раны.) Я уже сказал: слизень, улитка без домика.
Она побеждает лишь частично и редко. Она ползет, прячется, ползет на своей ноге дальше, рисует на историческом ландшафте свой быстро высыхающий слизистый след, смазывая грамоты и границы, ползет между стройками и руинами, сквозь продуваемые всеми ветрами научные системы, в стороне от роскошных теорий, в обход отступлений и мимо иссякающих революций.
— И что ты хочешь сказать своей улиткой?
— Улитка — это прогресс.
— А что такое прогресс?
— Двигаться чуть быстрее улитки.
…и никогда не финишировать, дети. Когда чуть позднее нам разрешили провести на пробу несколько предвыборных собраний и были забронированы места в самолетах, когда студент Эрдман Линде расположился в нашем бюро в Бонне и стал отмечать на карте пестрыми кнопками наши предвыборные поездки, когда первые заготовки речей заполнились мелочами средней срочности и определилась (примерно) наша цель на выборах, когда я начал курсировать между Берлин-Темпельхофом и Кёльн-Ваном, отправляясь налегке и возвращаясь с сумкой, доверху набитой материалами, когда я то отсутствовал, то, если и присутствовал, все равно на бегу — мобильный, рассеянный в пространстве, едва уловимый отец, вы все скопом и каждый по отдельности в четыре горла засыпали меня вопросами и с вопросами же запихивали в такси, везущее меня на аэродром: когда, зачем, на сколько и против кого?
Бруно размышлял и знает, против кого он. Прежде чем я говорил: «Ну, счастливо!» — он говорил: «Ты только смотри, эта предвыборная борьба сожрет тебя». Ведь с понедельника до пятницы Бруно видит и рисует своего отца на борту китобоя. Широко расставив ноги, весь в жире, вооруженный гарпуном, он стоит на носу судна: «Смотри-смотри, струя! Кит выбивает струю!» В борьбе с китом, вдалеке, в опасности, едва спасшийся…
— А куда теперь опять?
— А что ты там делаешь?
— А за кого ты?
— А что привезешь?
Все, что происходит после старта — рвущий тебя на части каждый рельсовый стык, исторгающая из тебя ругань зажатость на автостраде, — все потом приобретает значение.
Моя предвыборная борьба началась в моросящий дождь на Нижнем Рейне. Я выступил в штадтхалле города Клеве с речью «Двадцать лет Федеративной Республики», которая в дальнейшем тут сжималась, там перенасыщалась злобой дня, но так и не достигала завершенности. Через несколько дней после Клеве, 27 марта, прибыло письмо из Нюрнберга, подписанное советником городского отдела культуры, д-ром Германом Глязером. (Возможно, это он, Скептик, которого звали, собственно, Герман Отт, повлиял на меня.) Из письма Глязера я узнал, как заблаговременно в Нюрнберге начали подготовку Года Дюрера в 1971 году. Меня просили выступить с докладом. 24 апреля д-р Глязер поблагодарил за мое согласие. Он надеется, прочитал я, что мой путь предвыборной борьбы проляжет и через Нюрнберг. Позднее мы побывали в Эрлангене, Рётенбахе и Роте. Но Нюрнберг мы обошли, потому что, как правило, мы обрабатывали лишь небольшие городки (вроде Клеве), редко наезжая в крупные города; и еще потому, дети, что Драуцбург, водитель нашего микроавтобуса, из-за одной своей бывшей невесты, жившей в Нюрнберге, избегал город Дюрера и многократно находил (перед собой и мной) оправдания для объездов.
