И тогда я сказала Олли, что они могут забрать себе все, но только не портреты Анты, а потом быстренько упаковала их вместе с другими личными вещами Анты и, конечно же, со знаменитым старинным бархатным кошельком, наполненным золотыми монетами. Да-да, я слышала о его существовании, и не говорите мне, что понятия о нем не имеете, коль скоро вы хоть немного знакомы с историей семейства Мэйфейр. Естественно, я взяла оттуда и все рукописи Анты – там были рассказы, несколько глав романа и стихи. Знаете, а ведь я только потом узнала, что она опубликовала свое стихотворение в «Ньюйоркере». В «Ньюйоркере»! Я и понятия об этом не имела, пока мой сын Пирс не сказал мне. Он даже пошел в библиотеку, чтобы прочесть его. Очень короткое стихотворение. Что-то там о падающем снеге и о музее в парке… В моем понимании это даже не стихотворение, а скорее, так сказать, фрагмент жизни. Однако факт остается фактом: оно напечатано в «Ньюйоркере» – вот что главное. Ах, как это было грустно – вывозить вещи из квартиры… Как будто уничтожаешь чью-то жизнь… разбираешь ее на части…

Когда я вернулась в клинику, Карлотта и Кортланд были уже там. Как всегда, ругались друг с другом в коридоре. Однако, чтобы понять, что подразумевается под словом «ругались», когда речь идет о Карл и Корте, нужно видеть это своими глазами: шепот сквозь зубы, скупые жесты и поджатые губы. Неповторимое зрелище, уверяю вас. Именно так все и выглядело тогда в коридоре больницы. И никто, наверное, кроме меня, не подозревал, что они в тот момент готовы были убить друг друга.

«Вы уже знаете, что девочка беременна? – спросила я. – Доктор сказал?»

«Она должна избавиться от ребенка», – заявила Карлотта.

У Кортланда был такой вид, будто он вот-вот умрет. А я так опешила от ее слов, что даже не нашлась, что ответить.

Я всей душой ненавижу Карлотту. И готова объявить об этом всему миру. Я всю жизнь ненавидела ее. Одна только мысль о том, что Анта останется с ней один на один, приводила меня в ужас. И я сказала об этом Кортланду, прямо там, при Карлотте.

«Бедная девочка нуждается в заботе», – напомнила я ему.

Надо отдать должное Кортланду, он действительно приложил все усилия, чтобы получить право на опеку над Антой, он с самого начала добивался попечительства над ней. Но Карлотта в ответ заявила, что в борьбе все средства хороши, и пригрозила рассказать во всеуслышание о наших отношениях с Кортландом, раскрыть все наши семейные тайны. О, это поистине страшная женщина! И Кортланд сдался. Мне кажется, что и на этот раз он не сомневался, что проиграет битву.

«Послушай, – уговаривала я, – Анта уже вполне взрослая. Почему бы не спросить ее, с кем и где она сама предпочитает жить? Если она захочет остаться в Нью-Йорке, то может переехать ко мне. Или к Олли».

Однако все мои аргументы не возымели действия.

Карлотта поговорила с врачами и, как всегда, добилась своего. Уж не знаю, каким образом, но ей удалось получить от них официальное предписание о переводе Анты в Новый Орлеан, в психиатрическую лечебницу. На Кортланда она просто перестала обращать внимание, словно его и не было рядом. Я бросилась к телефону, чтобы сообщить обо всем родственникам, и обзвонила буквально всех, включая даже совсем юную Беатрис Мэйфейр, внучку Реми, которая жила на Эспланейд-авеню. Я сказала им, что девочка больна, что она беременна и нуждается в любви и заботе.

А потом произошла едва ли не самая печальная сцена. В тот момент, когда Анту увозили на вокзал, она жестом подозвала меня к себе и тихо прошептала в самое ухо, так, чтобы никто другой не слышал: «Тетя Мэнди, пожалуйста, сохраните мои вещицы. Иначе она их просто выбросит». Но я уже – подумать только! – отправила все ее вещи домой. Все, что я могла тогда сделать, это позвонить своему сыну Шеффилду и попросить его сделать все, что в его силах, чтобы помочь бедной девочке, когда та вернется.

В сопровождении дяди и тети Анта поездом вернулась в Луизиану и была без промедления помещена в психиатрическую лечебницу Святой Анны, где провела шесть недель. Во множестве навещавшие ее Мэйфейры сходились во мнении, что девочка чересчур бледна, не всегда в полной мере владеет собой, но явно идет на поправку.

Тем временем наш агент в Нью-Йорке Аллан Карвер как будто бы случайно вновь встретился с Амандой Грейди Мэйфейр и поинтересовался, как себя чувствует ее племянница.

– О, вы даже представить себе не можете, как все плохо! – воскликнула в ответ Аманда Грейди Мэйфейр. – Представляете, ее тетя потребовала, чтобы врачи в психиатрической лечебнице сделали девочке аборт. Она заявила, что та безумна от рождения и ей ни в коем случае нельзя иметь детей. Вы когда-нибудь слышали что-либо ужаснее? Я узнала об этом от мужа и сказала, что никогда его не прощу, если он не поможет бедняжке. Но он заверил меня, что никто не причинит вред ребенку, что врачи никогда не согласятся на такой шаг ни по настоянию Карлотты, ни по просьбе кого-либо другого. А потом, когда я позвонила Беатрис Мэйфейр на Эспланейд-авеню, Кортланд пришел в ярость. «Не смей поднимать всех на ноги!» – кричал он. Но именно это я и собиралась сделать. «Пойди и навести ее, Беа, – попросила я. – И не позволяй никому выставить тебя оттуда».

Агентам Таламаски так и не удалось получить сведения, подтверждающие слухи о предполагавшемся аборте. Однако медсестры из лечебницы позднее рассказывали нашим осведомителям, что родственники толпами навещали Анту в лечебнице.

«Они не признавали никаких отказов, – писал Ирвин Дандрич, – и упорно настаивали на встрече с Антой. Судя по их впечатлению, дела шли хорошо. Она была в восторге от того, что ждет ребенка. И конечно, ее со всех сторон буквально заваливали подарками. Беатрис принесла какое-то старинное, отделанное кружевом приданое для малыша, когда-то принадлежавшее чьей-то там двоюродной бабушке по имени Сюзетта. Все, безусловно, знали, что официально Анта не была замужем за тем нью-йоркским художником, но какое это имеет значение, если ты носишь и всегда будешь носить фамилию Мэйфейр».

Не меньшую активность родственники проявляли и после выписки Анты из лечебницы Святой Анны. Она вернулась на Первую улицу и обосновалась в бывшей спальне Стеллы в северном крыле дома, дабы там окончательно поправиться и прийти в себя. Возле нее круглые сутки дежурили сиделки, и нашим агентам не составляло никакого труда получать от них самую подробную информацию.

Сам особняк все они в один голос описывали как «невыносимо мрачный». И тут же добавляли, что Дорогуша Милли и Белл трогательно и неустанно заботятся об Анте и практически не оставляют сиделкам работы. Дорогуша Милли часами сидит рядом с Антой на боковой террасе, а Белл подготовила для ребенка очень красивое приданое.

Кортланд заезжал в особняк каждый день после работы.

– Вы представляете, – рассказывала одна из сиделок, – в это трудно поверить, но хозяйка дома не хотела пускать его. А он все-таки приходил, все время приходил. И еще с ним был молодой джентльмен… Шеффилд – кажется, так его зовут. Они каждый вечер приезжали, хоть и ненадолго. Посидят, поговорят с больной – и до свидания.

Родственники вспоминали, что Шеффилд прочел кое-что из произведений Анты, привезенных из Нью-Йорка, и сказал, что «Анта, несомненно, талантлива». Сиделки видели в комнате Анты множество коробок с какими-то бумагами и книгами, в которые она иногда заглядывала, но слабость не позволяла ей разобрать их как следует.

– Я не замечала в ней ни единого признака безумия, – говорила другая сиделка. – Ее тетушка иногда вызывала нас в холл и задавала очень странные вопросы. Она намекала, что, мол, племянница безумна от рождения и даже способна напасть на кого-нибудь. Однако доктора никогда не говорили нам, что такое возможно. Она спокойная, даже меланхоличная девочка. И выглядит гораздо моложе своих лет, да и ведет себя совсем как юная девушка. Нет, на безумную она совершенно не похожа.

Дейрдре Мэйфейр родилась четвертого октября 1941 года в старой благотворительной больнице на берегу реки; позднее эту больницу снесли. Судя по всему, роды прошли без осложнений, к тому же Анте дали сильный наркоз – в то время его весьма широко использовали. В течение всех пяти дней, что Анта провела в больнице, родственники в часы посещений толпами заполняли коридоры. Палата Анты утопала в цветах. Девочка родилась здоровой и, по мнению всех, была просто очаровательна.