В соседнем пролете он увидел Сребру, которая знаками показывала, что дело очень срочное. Он кивнул ей головой: подожди! — и обратился к напористому папаше:

— Ты прав, у тети Велики образования нет, но она стоит десятка образованных вроде твоей дочери. Прав ты и в другом: людям со средним образованием — преимущество, но только в том случае, если они остаются здесь. А перелетные птицы, на годик для стажа, нам не нужны. Придет, будем учить, и ф-р-р! — нету мастера. Нам нужны постоянные работницы… а тот, кто решил из села сбежать, может стаж и в полевых бригадах заработать. Там люди всегда нужны.

Крестьянин ехидно покосился на Сребру.

— Эта, что ли, постоянная работница? Где уж нам тягаться с бай Тишо! Мы люди второго сорта.

Он ответил ему как можно спокойнее, что дочь бай Тишо работает и впредь будет работать в теплицах.

Проситель отвернулся, а он заспешил навстречу Сребре. Испуганная, побледневшая, она, глотая слова, сказала, что Таску отвезли в больницу, а тетя Велика плачет и плачет.

XXIII

Он который уже раз возвращался к мысли пойти в отель и позвонить в Югне — пусть присылают машину. В горах пока зима, но похоже, что она и здесь к концу: нового снега не подсыпает, а старый набряк, осел, деревья сбросили снежные шапки, и лес сразу почернел; к полудню, если день солнечный, с деревьев, кустов осыпаются невидимым роем семена и опускаются на снежный покров, как мошкара. Полушубок кажется уже тяжелым… Что-то уходит, зримо уходит, а разглядеть то, что должно его сменить, занять его место, пока не дано. Новое явится разом, как взрыв, но только тогда, когда весь мир будет готов радоваться ему: мы забыли тебя, но теперь время пришло, и мы ждем тебя! Ждем!

Весна в горах не волнует. Другое дело — весна на равнине! Там земля меняет свой облик у тебя на глазах: холмы сначала оденутся в фиолетовый наряд — от нежно-розового до почти черного, потом зазеленеют; поля, вспаханные прошлым летом под пар, с утра окутаны туманом, а к полудню над ними сплетаются в воздухе тонкие сетки, сверкая, словно шелковая паутина; сизари, сбившись в стаи, мчатся к дубовым перелескам искать новые места гнездовий — более тихие, более потаенные, чем в прошлом году; в глазах телят и жеребят, появившихся на свет зимой, а теперь переведенных в летние кошары, светится веселое нетерпение…

Да, на равнине весна совсем иная. Там видишь, как из ничего рождается жизнь, и можешь проследить процесс рождения.

Он сидел на террасе, вытянув ноги, откинувшись на спинку плетеного кресла, и наблюдал, как зима отступает все выше и как Андрей бегает по сохранившимся прожилкам наста, ловя солнечные блики, вспыхивающие на мгновение на вершинках подтаявшей снежной зыби.

Гонится за неуловимым! И еще долго будет гоняться. Жизнь не каждому дает оседлать себя.

Из-за угла хижины выскочила Милена и, прицелившись, бросила в Андрейчо снежок. Андрей смущенно глянул на террасу, будто просил, чтобы отец защитил или хотя бы осудил «разбойное нападение», но замешательство его длилось недолго. Прыгнув к ближайшему стволу, он укрылся за ним, и оттуда полетели снежки.

Подрастает и сам начинает справляться, подумал он, довольный сыном.

Милена, отступая, провалилась в сугроб. Не теряя ни секунды, Андрейчо выскочил из укрытия, прыгнул на нее, повалил. Они барахтались в снегу, как щенки, которым впервые дали поиграть костью… Милена сдалась и побежала в дом. Оглянувшись назад, он увидел, как она сбрасывает мокрую юбку. Ноги выше колен горели огнем.

— Тепло, а снег мокрый, ледяной.

Она вытащила на террасу второе кресло и села рядом, закутав ноги и оголив плечи.

— Маленький, а жилистый, сильный. Всю вывалял в снегу.

— Сама напросилась.

Милена, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу и вздохнула:

— Боже, до чего же здесь хорошо. Словно мы на другой планете.

— А я что-то начинаю нервничать. Что, если я позвоню, вызову машину?

— Как хочешь. Но неплохо бы еще здесь пожить.

— Беспокойно на душе. Ночью спал плохо. Сон приснился… Ты же знаешь… Сколько раз себе говорил: бабушкины сказки, предрассудок, не верь… А обязательно неприятность случается.

— Это все-таки самовнушение.

Выходящего из леса человека они увидели одновременно — один из официантов отеля. Письмо! На его имя.

Андрей уже мчался ему навстречу и, выхватив конверт, побежал к отцу.

Синий безликий конверт. Он пробежал глазами две страницы и ощутил, как усы, отяжелев, опускаются вниз. Он не услышал тревожного вопроса, вернее, это был крик: «Что?! Что случилось?!» Он второй раз прочел ровные ряды строк и поднялся.

— Вот и говори теперь, что нет предчувствия…

Бросил письмо ей на колени, и через минуту его дорожные ботинки прогромыхали по лестнице. Путь до отеля показался ему совсем коротким. Сравнительно быстро соединили его и с Югне. Он назвал номер Таски, но телефонистка ответила, что никто не подходит; пока он думал, на чей номер лучше переключиться, в трубке послышался голос главного бухгалтера. «Ванчев! Сивриев на проводе. Немедленно пошли газик в Семково». Тот бормотал что-то невразумительное. С досады накричал на него. Нехорошо. К тому же в присутствии директора отеля… В конце концов он понял, что газик придет, а это и было для него самое главное.

Вернулся в хижину, велел Милене собираться, пошел к бай Сандо, расплатился за постой и спустился вниз наколоть дров — закон гор в горах блюдется строго. Пришел бай Сандо и взял из рук топор: «Оставь, Тодор, иди помогай. Я же здесь остаюсь».

Снизу, со стороны невидимой поляны, где расположился отель и угодья лесничества, послышался натужный рев мотора. Кто-то пытался преодолеть подъем. Минут через пятнадцать завывания смолкли, а еще через полчаса на поляне показался Ангел.

— Ты случайно не на вертолете? Я всего час назад говорил с Югне.

— Да я с утра поехал.

— Вот как… А чего ради?

— Да вот ведь… — мямлил гигант, кривя губы. — Я потому поехал, чтобы вас отвезти, если захотите… Таска умерла. — И, будто боясь, что они станут его расспрашивать, еле сдерживая слезы, добавил: — Вчера в больнице… Похороны сегодня к вечеру. Вот я и поехал за вами…

Молча дотащили чемоданы, молча погрузились, поехали. Горная дорога была разбита машинами, мокрый снег разъезжался из-под колес, шофер шепотом ругался. Наконец спустились в котловину. Тут было почти сухо, и газик сразу набрал скорость. Андрейка уснул на руках у матери. Тогда только Милена спросила, что же произошло.

Таска была уже на шестом или на седьмом месяце… а Илия… Он и раньше ее не жалел, заставлял наравне с ним работать: и мешки таскать, и копать… Илия был на станции, заглянул в приемный пункт и там у Драго-закупщика узнал, что цена на латук с завтрашнего дня снизится вдвое. Илия, конечно: «А по какой цене сегодня заплатишь?» — «По сегодняшней. Но поторопись, в восемь вагон запечатаю».

Они въехали в село бай Сандо, но на этот раз оно не показалось им ни чистым, ни уютным: глухое, безлюдное. Может быть, потому, что снег уже стаял и уличные проезды почернели — сплошная грязь.

За селом Ангел стал рассказывать дальше:

— Илия домой: лошадей, телегу, ящики. Знаете же его — горы своротит, если деньгами запахло. Примчался в правление, Таску, как скотину, погнал, говорят, чуть не волоком волок, силой на телегу втащил. Растряс ее. А в огороде наравне с ним. Шутка сказать: почти два декара и на каждом по восемь тысяч кустиков. Можете себе представить, каково это: к каждому нагнись, каждый положи в ящик, да не как-нибудь, а рядком, чтобы листья не помять. Тяжелая работа… Потом еще тащи ящик, поднимай на телегу. Носился, соседи говорят, как угорелый, а на нее все орал, что еле поворачивается, что толку от нее никакого, как от городской белоручки. Он бегает, и она с ним, таскают, таскают. Упала она… прямо в борозду. Да уж когда все было сделано. Оставалось только ящики подправить на телеге. Видел, гад, что упала, а не подошел, заорал, что ходит, как слепая курица, грядки топчет, подвязал ящики — и на станцию. Вернулся через два часа, а ее нету — отвели в здравпункт, а оттуда на «скорой» в город, в больницу.