Крутая лестница с сотнями ступенек повела их вверх по холму, возвышающемуся над городом. Лестница эта появилась недавно, когда на месте непритязательной корчмы «Балкантурист» построил отель с рестораном. Поднимаясь по лестнице, Сребра смущенно призналась, что впервые в жизни идет в ресторан с молодым человеком и хотела бы запомнить этот вечер навсегда.

Им принесли ужин; ели, разговаривали, а Сребра все поглядывала в соседний зал, откуда доносились звуки музыки. Он понимал, что ей хочется потанцевать, но стеснялся пригласить, потому что танцы были новомодные, а он и в старых-то не был силен. И уж совсем стеснение сковало его, когда она сама намекнула о том, что ждет его приглашения.

Он беспомощно оглянулся, ища спасения, и оно явилось: Симо Голубов и Виктория усаживались за столик недалеко от них.

Он поманил официанта, расплатился и прошептал ей на ухо, что они должны немедленно уйти. В гардеробе она взглядом спросила его: «Почему? Ведь еще есть время…»

— Разве ты не видела? Симо Голубов и Виктория.

— Ну и что?

Он начал объяснять, что Виктория — бывшая жена его брата и ему неприятно видеть ее с Голубовым, промолчав о том, что сам когда-то побывал с Викторией в этом самом ресторане.

— А-а… — неопределенно протянула Сребра и предложила погулять по сохранившемуся здесь островку леса.

Асфальтированная аллея, вьющаяся по холму, вела их все выше и выше. Вершина холма уже не просматривалась в темноте, и создавалось впечатление, что они поднимаются прямо в небо, что звезды — вот они, рукой подать. Посмотришь вниз, на город, а там — второе небо, такое же черное и тоже усыпанное бессчетными звездами: белыми, желтыми, синими.

Под фонарями, разбросанными по лесу на первый взгляд беспорядочно, ни души. Он прислонился спиной к дереву, чтобы дать отдохнуть ноге, а Сребра, словно ждала этой минуты, прижалась к нему и спрятала лицо под воротник его плаща. Лицо было холодное, как лед.

— Ты замерзла.

— Да.

— Тогда пойдем.

— Хочется в тепло.

Они стали спускаться по той же аллее, еще не решив, куда бы пойти погреться, потому что до отхода автобуса оставалось целых полтора часа. «Нет, нет, — воспротивилась она, видя, что он сворачивает на дорожку к ресторану. — Ведь поужинали, да и оркестра не слышно… Лучше пойдем к тете, она отсюда совсем недалеко живет…» Удобно ли, подумал он, и не скажет ли Сребра потом когда-нибудь: что за мужчина, который не может позаботиться о девушке? Но она стояла на своем: пошли! И ключ от дома у нее есть. Погреются у электрического камина, к тому же до автовокзала оттуда недалеко.

Они поднялись на второй этаж, в ту комнату, которую она когда-то занимала. Сребра включила камин и пошла поздороваться с тетей. Вернувшись, с порога радостно воскликнула:

— Как тепло! Ну что я тебе говорила!

Она упала навзничь на кушетку, не раздеваясь, не разувшись, и протянула ноги к теплу. Филипп присел рядом, снял с нее туфли. Ступни совсем закоченели. Сначала нерешительно, робко, потом все смелее он стал растирать их. Приподнявшись на локте, Сребра доверчиво следила за движениями его рук.

— Сейчас начнут отходить, больно будет… Что ж ты раньше не сказала?

— Было так хорошо, что я ничего не чувствовала.

Где-то скрипнула дверь, в прихожей раздались шаги, и он метнулся на стул. «Сребра, деточка, — послышался голос хозяйки, — я лягу, а ты, если решишь ехать, запри входную дверь на ключ».

Он опустился на колени у ее ног и снова принялся растирать ступни. К потеплевшим пальцам уже вернулся их обычный цвет. В какой-то миг его взгляд упал на ее колени, нежные, округлые, как яблоки, и его внезапно охватило волнение, подобное тому, которое он испытал однажды в том же ресторане, поднимая зонтик Виктории.

Он где-то прочел, что сильный взрыв чувства никогда не повторяется, а если и приходит это чувство вновь, то лишь как тень первого. Лучше, если б было не так. Ведь человек может обмануться, зачем же ему помнить всю жизнь о своем заблуждении, почему ошибочное чувство должно быть сильнейшим?

Сребра ему ближе и дороже любой другой. Да и была ли другая-то?

Их глаза встретились.

— Уже лучше.

— Когда ногам тепло, то тепло и всему телу.

А сказать хотелось не то. Совсем, совсем не то. Он поднялся с пола, сел рядом с ней на кушетку, показалось, что так легче будет найти нужные слова, решиться выговорить их, самому их услышать, а потом…

Но она, как всегда, опередила его и на этот раз первой приняла решение… протянула к нему руки и прошептала:

— Иди ко мне…

Он склонился к ней медленно, робко.

…Когда они взглянули на часы, до одиннадцати оставалось совсем немного. Быстро накинули плащи и со смехом помчались по пустой улице. Из-под навеса автовокзала протянулись два луча, и они прямо через сквер бросились на дорогу, чтобы успеть проголосовать автобусу.

На другой день, уже к концу рабочего дня, Сребра, оглянувшись, не подсматривает ли кто за ними, поманила его в сторону, за угол теплицы.

— Я сказала маме.

— Сказала? Что?

— «Мама, мы с Филиппом любим друг друга».

Он посмотрел ей прямо в глаза: не обманывает ли? Может быть, хочет его проверить?

— А мама спросила: «Ты уверена в себе?» «Да», — сказала я. «А в нем ты уверена? Ты уверена в том, что он тебя любит?» «Да», — снова сказала я. Я ведь не обманула ее?

Он не был готов к этому вопросу. Он ответил что-то нечленораздельное, но не был даже уверен, что произнес хоть слово вслух. Но она, видно, поняла все с полуслова, и поняла лучше, чем он сам себя понял. Не дожидаясь, пока он соберется с мыслями и как-то выразит их, она чмокнула его в щеку и нырнула в ближайший вход в теплицу. Через минуту стеклянные стены зазвенели от ее песни.

Филипп вернулся за своей палкой, которую уронил, когда Сребра потащила его за угол, и, подняв ее, медленно зашагал по главному проезду, разделяющему теплицы на «северные» и «южные».

Теперь спокойно, каждый знает свое место, свое дело. Но вначале было далеко не так.

Некоторые с осени обивали порог председателя, настаивая на «назначении» в теплицы. Впервые в жизни они хотели быть «назначенными». Слово «назначение», как он узнал позже, ввел в обиход сам Тодор Сивриев. Оказывается, на одном из собраний он заявил, что для работы в теплицах будут отбираться лучшие овощеводы и близкие к ним по показателям и оформлять их на работу будут приказом, как рабочих на заводах. Женщины ходили за ним по пятам, не давая покоя; видя, что из-за этих «назначений» ему некогда будет заниматься делами, он велел Таске написать объявление: желающие работать в теплицах должны подавать заявления заведующему теплицами, он и будет решать, кого брать. Но это уже позже, когда он сам был «назначен». Женщины переключились на него. У каждой свои причины, свои претензии. «Я пятнадцать лет на грядках спину гну. Хоть под конец свет белый увидеть», «У меня ноги совсем больные. Нельзя мне на дожде да на холоде, дай в сухом, теплом месте поработать», «У меня среднее образование»… У всех основания, но всех-то не возьмешь. Начались ссоры, пересуды… Некоторые и сейчас еще недовольство высказывают: почему ее взяли, а не меня. Но все же поспокойнее стало, и можно работать.

Однажды пришел отец будущей абитуриентки, которой нужен был трудовой стаж для поступления в институт.

— Возьми к себе, Филипп, как сына прошу. Поработает годик, сам знаешь, без стажа трудно поступить.

Наверное, отвечая ему, он не был достаточно категоричен, потому что крестьянин пришел снова. Пришлось снова говорить об условиях приема на работу в теплицы. Оставив дипломатию, любящий отец перешел в наступление: в теплицах должны работать в основном люди со средним образованием, сам председатель так сказал, а получается, барин дал, да староста отнял! Так, что ли? Набрал своих любимчиков из овощеводов, а для ребят со средним образованием и места нет! А еще, говорят, Велику сделал начальницей, ишь, звеньевыми стала командовать! Это с ее-то незаконченным начальным!