Он весело пришпорил лошадь. Если Мери и была поражением, то эта встреча была настоящей, неожиданной победой.

Лошадь бежала крупной, веселой ритмичной рысью. Дорога, удаляясь от моря, шла вглубь страны. У последнего холма он оглянулся и посмотрел еще раз на залитый солнцем океан. Затем стал спускаться вниз, в безмолвный кустарник, в котором когда-то заблудился.

Самсон и Далила

С автобуса, что ходит от Пензанса в Сент-Джаст-в-Пенвисте, сошел мужчина и повернул на север, в горку, держа на Полярную звезду. Было всего только полседьмого, но уже высыпали звезды, с моря налетал холодный ветерок и троекратно, ровно пульсировал в ранних сумерках хрустальный луч маяка под утесами.

Мужчина был один. Он шел своей дорогой уверенно, может быть, правда, чуть настороженно, и с любопытством озирался по сторонам. Из темноты, подобно памятникам некоей исчезнувшей цивилизации, то и дело вставали очертания полуразрушенных копров, торчащих над оловянными шахтами. Там и сям, разбросанные по мглистым косогорам, сиротливыми огоньками мерцали окна шахтерских домов, излучая убогий уют, в одиночестве кельтской ночи.

Мужчина шагал твердой поступью, все так же зорко и с любопытством поглядывая вокруг. Он был высок, ладно скроен и, по всей видимости, в расцвете сил. Какая-то скованность ощущалась в развороте его широких плеч, на ходу он слегка клонился вперед, как нагибаются, когда хотят казаться ниже ростом. Но не сутулил плечи, а шел с прямой спиной, слегка подаваясь вперед от бедер.

Время от времени ему попадались навстречу горняки-корнуоллцы, коренастые, приземистые, толстоногие, и с каждым он неизменно здоровался, как бы подчеркивая, что он здесь свой. Слова он произносил на западно-корнуоллский лад. Мужчина шагал по унылой дороге, поглядывая то на огоньки жилья на суше, то на далекие огни на море, где, завидев Лонгшипский маяк, меняли свой курс суда, и вид у мужчины был немного взволнованный и довольный собой; внимательный, приятно возбужденный, он двигался по курсу как хозяин положения, уверенный в своей силе.

Постепенно дорогу обступили дома — начинался шахтерский поселок, запущенный, беспорядочный, застроенный как попало, знакомый ему с давних пор. Слева, отступя от дороги, приветливо светились на тесной площади окошки трактира. Вот оно! Он бросил пытливый взгляд на вывеску: «Шахтер у камелька». Нет, имени хозяина не разобрать. Мужчина прислушался. Оживленный гомон разговора, хохот, и женский заливистый смех в хоре мужских голосов.

Пригнув голову, он шагнул в тепло освещенного трактира. Здесь горела лампа, по выскобленному добела сосновому столу были раскиданы карты, черные, белые, красные; из-за стола встала дородная женщина, и кое-кто из мужчин-горняков оторвался от игры и поднял голову.

Отворачиваясь от взглядов, незнакомец прошел к стойке. Он был в кепке, надвинутой на самые глаза.

— Добрый вечер! — вкрадчиво пропела хозяйка.

— Добрый вечер. Мне кружку эля.

— Кружку эля, — подхватила хозяйка услужливо. — Холод нынче — зато ясно.

— Да, — коротко согласился мужчина. И, когда от него больше ничего не ждали, прибавил: — По времени года и погодка.

— В аккурат по времени, в самый аккурат, — сказала хозяйка. — Правда ваша.

Мужчина сразу поднес кружку к губам и осушил до дна. Со стуком опустил ее на оцинкованную стойку.

— Теперь повторим.

Женщина нацедила ему пива, и он, взяв кружку, отошел ко второму столу, у очага. Хозяйка, помедлив минуту, вновь села к игрокам, на прежнее место. Она уже приметила гостя: рослый, видный, хорошо одет и нездешний.

Правда, выговор у него был немного в нос, как у любого шахтера из местных, — смесь корнуоллского с североамериканским.

Незнакомец положил ногу на каминную решетку и стал смотреть на огонь. Смуглый румянец играл на его красивом лице с четким, как у исконного корнуоллца, очерком бровей и бездумным выражением темных корнуоллских глаз. Казалось, он целиком ушел в свои мысли. Но вот он принялся наблюдать за игроками.

Хозяйка, дородная, пышущая здоровьем, была темноволоса, с карими небольшими быстрыми глазами. Ее распирало от избытка жизненных сил, она предавалась карточной игре с таким азартом, что невольно заражала мужчин, — они горланили, хохотали, а женщина, покатываясь со смеху, хваталась за грудь.

— Ой, батюшки, умираю! — задыхаясь, приговаривала она. — Нет, в самом деле, мистер Тревороу, так нечестно. Или мы честно играем, слышите, или я бросаю карты!

— Честно? Да кто ж это играет нечестно? — восклицал мистер Тревороу. — Уж не хотите ли вы сказать, миссис Нанкервис, будто я передергиваю?

— Да, хочу. И скажу — передергиваете. Не у вас ли на руках пиковая дама? То-то, и нечего дурачить меня. Я же знаю, дама у вас, не будь я Алиса Нанкервис!

— А, так вас зовут Алисой? Тогда ладно, получайте даму…

— Ну, что я говорила? Видали вы такого когда-нибудь? Ох и проста, небось, женушка у вас, как я погляжу!

И она вновь заливалась смехом. В разгар веселья с улицы вошли четверо в военной форме: коренастый невысокий сержант средних лет, молодой капрал и два молоденьких солдата. Хозяйка откинулась на спинку стула.

— Батюшки! Никак служивые возвернулись — и, похоже, окоченели до смерти…

— До смерти! — вскричал сержант. — Но еще не совсем, мамаша.

— Не совсем, но около того, — хмуро буркнул один из солдат.

— Надо думать, голубчики вы мои. И закусить, я полагаю, не прочь?

— Не мешало бы.

— Сперва не грех промочить горло, — сказал сержант.

Хозяйка захлопотала, готовя выпивку. Солдаты расположились возле очага и протянули руки к огню.

— Вам ужин сюда подавать? — спросила она. — Или на кухне будете?

— Давайте сюда, — ответил сержант. — Здесь оно вроде бы уютнее — если вы, конечно, не против.

— Кушайте, милые, где вам любо, кушайте на здоровье!

Она скрылась. Через минуту в дверях появилась девушка лет шестнадцати. Высокого роста, свежая, с темными, юными, ничего не выражающими глазами и четким очерком бровей, с незрелой мягкостью и бездумностью чувственной кельтской натуры.

— А вот и Марианна! Вечер добрый, Марианна! Как жизнь молодая? — встретил ее хор приветствий.

Она отвечала каждому негромким голосом, с каким-то своеобразным, тихим и очень милым достоинством. Она и двигалась мило, с безотчетной грацией, словно витая мыслями где-то вдалеке. Она вообще держалась как бы на отдалении, вся повадка ее дышала скромностью. Незнакомец, сидя у камина, с интересом наблюдал за нею. Пытливое, острое, непроизвольное любопытство изображалось на его смуглом и румяном лице.

— Я бы тоже поужинал у вас, если можно, — сказал он.

Она обратила к нему свой взгляд, ясный, не замутненный мыслью взгляд неземного существа.

— Надо спросить у матери, — сказала она. Голос ее был легок, как вздох, певуч и нежен. — Хорошо, — почти шепотом сказала она, возвратясь из кухни. — Что вам подать?

— А что у вас есть? — спросил он, глядя ей в лицо.

— Есть холодное мясо…

— Вот и славно.

Незнакомец уселся на конце стола и начал есть вместе с усталыми, притихшими солдатами. Теперь внимание хозяйки целиком сосредоточилось на нем. Ее брови круто сошлись к переносице, на широком здоровом лице было написано смятение, но пристальный взгляд небольших карих глаз сулил недоброе. У этой крупной, широкой в кости женщины глаза были небольшие, цепкие. Одета она была во фланелевую кофточку довольно кричащей расцветки и в черную юбку.

— Что будете пить за ужином? — спросила она с новым, недобрым оттенком в голосе.

Он принужденно поерзал на скамье.

— Да уж как начал с эля, так и продолжу.

Она нацедила ему еще кружку. Потом подсела за стол к нему и солдатам и впилась в незнакомца пристальным взглядом.

— Вы что же, из Сент-Джаста прибыли?

Он поднял на нее свои темные и ясные, непроницаемые корнуоллские глаза и, помолчав, ответил: