Мои подарки и товары наконец благополучно прибыли в Москву. Был назначен день, когда я должен был вновь отправиться на прием к царю послом от ее величества в сопровождении пристава высокого положения (a pencioner of good esteme) Петра Пивова (Peter Peva)[283]. Я был верхом на такой же хорошей лошади, как и он, меня сопровождали двадцать слуг, богато одетых, по их очень любимому обычаю, каждый из них нес какой-нибудь из даров. Я ожидал в приемной, пока царь и царица наблюдали из окна дворца бульдогов и львов, которых вели бирючи (birrowd) и их сопровождающие, причем более пяти тысяч любопытных шли следом. [Первым шел] прекрасный белый бык, весь в природных черных пятнах, его зоб висел до самых колен, у него были поддельно позолоченные рога и ошейник из зеленого бархата, украшенный красным шнурком; его заставили встать на колени перед царем и царицей, потом он встал, свирепо оглядываясь по сторонам, люди, смотревшие на него, решили, что это какое-то незнакомое животное, называемое „буйвол“ (bueval). Двенадцать псарей провели двенадцать огромных бульдогов, украшенных бантами, ошейниками и проч., затем привезли двух львов в клетках, поставленных на сани, при них был маленький татарский мальчик с прутом в руке, его одного они боялись. Они были размещены перед дворцом, поражая и удивляя любопытных.

Царь восседал на своем престоле, и мы перешли к более серьезным делам и приветствиям. Меня попросили войти, мои слуги с их дарами стали в сторону.

„Благороднейший, могущественнейший и знаменитейший царь Федор Иванович, царь всея Руси, Владимира (Vollademeria), Москвы (Musquo), Казани (Cazan), Астрахани (Astracan), Твери (Otver), Новгорода Великого (Novogorrd Velica), Перми (Perm), Вятки (Vatzca), Сибирской (Sibersca), Кондинской (Condonscoie), Ярославской (Yeraslavsco) [земель], Нижнего (Nezna), царь, государь и великий князь и проч. многих других провинций. Королева Елизавета, божьею милостью королева Англии, Франции и Ирландии, а также королева многих других земель и княжеств, защитница христианской католической веры, высочайшая, могущественнейшая, широко и везде прославленная, ее величество приветствует как любящая сестра ваше величество, ее дорогого и возлюбленного брата, и посылает вашему царскому величеству свои высокие поздравительные письма, желая здоровья и благополучия, дабы вы могли царствовать и править в полном счастье, мире и спокойствии. Ее величество приказала мне, своему слуге и вассалу, сказать вашему пресветлому величеству, что ваши письма к ней получены с благодарностью и что они приятны ее величеству. Содержащиеся в них предложения и уверения в вашей братской любви с большой готовностью принимаются, и королева обещает и провозглашает такую же сестринскую любовь и дружбу, какие существовали при Иване Васильевиче, последнем царе и отце вашего величества, на общее дело обеих наших держав и для наших верных подданных, на процветание и благо, о могущественнейший и величайший царь“. Затем с низким поклоном я отошел в сторону и сел на маленькую скамью, покрытую ковром. Царь сказал несколько слов с довольным видом. Но тут канцлер (the cauncelor) прошептал ему что-то на ухо, он встал, снял головной убор и сказал, что рад узнать, что его возлюбленная сестра королева Елизавета находится в полном здравии, после чего я был отпущен и доставлен домой точно так же, как и пришел. Особая опись подарков была мною передана вместе с письмами. За мной следовал Иван Чемоданов (Shamadanove)[284], приближенный лорда-правителя, доставивший мне от царя для обеда 150 мясных блюд всех сортов, разные напитки, хлеб, пряности, — все это несли через улицу в мой дом 150 дворян. Я подарил главному из них платье алого сукна, потчевал (pochivated), угощал их, развлекал и всем остальным дал какую-либо [награду].

На следующий день ко мне пришли разные дворяне, чиновники, священники, купцы, мои друзья и знакомые, чтобы по их обычаю поздравить меня с царской милостью; пили, ели, веселились, пока хватило царского угощения. Правитель (the protector) Борис Федорович провел целый день в пересмотре драгоценностей, цепей, жемчуга, блюд, золоченого оружия, алебард, пистолей и самопалов, белого и алого бархата и других изумительных и дорогих вещей, заказанных и столь любимых им. Его сестра-царица была приглашена туда же, особенно ее удивили органы и клавикорды, позолоченные и украшенные эмалью; никогда прежде не видев и не слышав их, она была поражена и восхищена громкостью и музыкальностью их звука. Тысячи людей приходили ко дворцу, стояли и слушали их. Мои люди, игравшие на них, много получили наград и были допущены в присутствии таких персон, куда и я не имел доступа. Точно так же были хорошо приняты все вещи, даже был взят мой собственный портрет, за все правитель прислал мне хорошую цену, свыше 4000 фунтов; кроме того, его главный служитель конюшни (the master of his horss) Иван Волков (Ivan Volcove)[285] привел мне на выбор трех персидских кобыл с богатыми седлами, сбруей и украшениями, чтобы я мог ездить на них верхом, что я и делал; я выбрал лошадь, оцененную в 200 фунтов; его величество прислал мне с другим его видным дворянином, Михаилом Косовым (Michaell Cossove)[286], три тысячи фунтов лучшей мелкой серебряной монеты в память об отце его, царской отеческой любви и милости. Приняв это, я отпустил посланных, щедро наградив их. Вид всех этих редкостей, бульдогов, львов, органов, музыки и других удовольствий был постоянным напоминанием обо мне, по желанию князя-правителя и его друзей мне были подарены вышитые золотом платки, полотенца, рубашки, балдахины, ковры, кушанья и лакомства; щедрость их была столь велика, что многие поселения, монастыри, приказы (offices) и чиновники, русские и иностранные купцы по моему ходатайству были освобождены от многих пошлин, налогов, получили льготы[287],— все это не без хорошего вознаграждения и благодарности. Хотя в их хрониках (histories) это изложено более подробно[288], мы не будем останавливаться на этих событиях в нашем описании государства русского.

Царь, я имею в виду князя-правителя, обладал теперь огромным богатством, которое увеличивалось ежедневно, и он не знал даже, как его использовать, чтобы показать свою славу. Король Персии испытывал тогда сильное притеснение со стороны могучей армии турок, его разорили ежегодные набеги, они отобрали у него Мидию (Media), Дербент (Darbent), Шемаху (Shamakie), Бильбиль (Bilbill), Ардабиль (Ardoll) и другие лучшие и богатейшие провинции, оттеснив его к Альпам, как их называют, или к высокогорным областям Персии — Кашану (Cashan), Тебризу (Таuris), Персеполю (Percipolis), Казвину (Casbyn) и проч., а также угрожали завоеванием независимому Грузинскому княжеству по причине его местоположения: христиане, жившие там, были со всех сторон окружены магометанскими и языческими странами[289]. Персидские и грузинские государи послали к царю и князю-правителю несколько послов с просьбами о помощи, но поскольку не было возможности послать в столь отдаленное место через Каспийское море армию, то им было предоставлено: королю Персии 200 тысяч рублей на пять лет без процентов, но под надежных заложников, а королю Грузии 100 тысяч марок стерлингов под залог отречения от княжеского титула его государства; это было утверждено официальной грамотой, скрепленной представителями обеих сторон. Но вскоре это стало причиной раздора между турками и царем[290].

Борис Федорович, задавшись целью приобрести еще более значительный титул, отправил посольство князя Федора Хворостинина (Knez Feodore Forresten) с целью заключить более тесный союз с королем Дании Фридрихом, но третий сын короля, герцог Иоанн (Hartigue Hans), и его [Годунова] дочь Мария были слишком молоды [для заключения брачного союза], и из этого ничего не вышло[291]. Также, чтобы утвердиться в своем могуществе, он послал к германскому императору Максимилиану посольство во главе с умным государственным секретарем Афанасием Масоловым (Alphonasse Masolove)[292] с большой свитой и подарками, посольство перебралось через Двину, погрузилось на английский корабль у бухты св. Николая, плывший в Гамбург и Любек, там ему была приготовлена хорошая встреча и угощение. Он прибыл к императору в Прагу (Prage), представил свои письма и подарки, среди них были белые кречеты, два прекрасных персидских ковра, два куска золотой парчи, четыре связки богатых черных соболей, четыре черных лисы, изумительной работы золотой жезл, дорогое персидское вооружение из булата (bullatt). Имперской короне была предложена дружба, а императорскому дому Австрии — прочный и вечный союз, готовность заодно поднять оружие против общего врага — турок, смертельных противников христиан и христианского мира, теперь ворвавшихся в Венгрию и другие части империи; была предложена помощь: послать из России 50 тысяч конных воинов, храбрых и смелых, в течение трех месяцев, император только должен заставить Стефана Батория, короля Польши, дать свободный и безопасный проход через его страну. Этот посол многого добился, его предложения с большим удовольствием были приняты, его самого чествовали и отпустили с большим почетом[293]. Но император, не добившись от короля Польши, не доверявшего своему врагу, Московиту, свободного прохода для предложенной армии, отправил своего посла тоже с подарками — хорошими лошадьми, германскими часами и проч., а также с наказом испытать предложенный союз и занять у русских 300 тысяч рублей, т. е.900 тысяч талеров.[294] Но царь и Борис потребовали ручательства Фридриха, короля Дании, и столь серьезного залога, что из этого ничего не вышло[295], кроме насмешек и злобы турок и крымских татар, которых турки натравили на тыл московитов с такой огромной армией, что царь потерпел большие убытки и людские потери[296]. Поляки и шведы, сговорившись, одновременно вторглись в земли, принадлежавшие им ранее; воспользовавшись благоприятным моментом, они отвоевали все то, что отобрал у них ранее царь Иван[297]. Русские были в это время заняты также завоеванием Сибири (Siberia), они расширили свои владения и захватили царя Сибири Чиглика Алота (? — А. С.) (Chiglicke Alothe) и привезли в Москву вместе с его матерью и лучшими советниками и мурзами (murseys), как они их называют[298]; я видел, как он упражнялся с оружием и верхом, как принято у его народа, и слышал, как он рассказывал, что в его стране живут несколько англичан или по крайней мере людей, похожих на меня, взятых с кораблем, артиллерией, порохом и другими припасами, которые за два только года перед тем пытались отправиться по Оби (Ob), чтобы отыскать северо-восточный путь в Китай (Catay)[299]. Несколько шведских солдат бежали оттуда и пришли в Москву, на службу к царю, среди них был некто Габриэль Элфингстоун (Gabriell Elphingsten), храбрый шотландский капитан, судя по письму от полковника Стюарта, которое он мне принес; тот рекомендовал его и еще шестерых солдат-шотландцев, служивших у него королю Дании, но все они не имели ни денег, ни обмундирования. Они умоляли меня устроить их на службу и помочь в нужде. Я дал им 300 талеров, купил платье, пистоли и мечи: когда они маршировали теперь, то смотреть на них было куда приятней, чем на шведов, которые пришли вместе с ними. Я добился, чтобы капитана Элфингстоуна поставили начальником над ними, им дали жалованье, лошадей, назначили для пропитания мясо и питье. Некоторое время они вели себя хорошо, однако не смогли ни вернуть мне долг, ни вознаградить меня, как это ясно видно по их письмам. В это время составился тайный заговор недовольной знати с целью свергнуть правителя, [разрушить] все его замыслы и могущество. Этот заговор он не посмел разоблачить явно, но усилил свою личную охрану. Был [также] раскрыт заговор с целью отравить и убрать молодого князя, третьего сына прежнего царя, Дмитрия, его мать и всех родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдаленном месте у Углича (Ougletts)[300]. Дядя нынешнего царя — третий доверенный, по завещанию царя, наряду с Борисом Федоровичем (который теперь не хотел терпеть никаких соперников в правлении и, как я уже сказал, извел двух других первых князей), Микита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время[301]. Но правитель сказал мне, что долго он не протянет. Старший сын его, видный молодой князь, двоюродный брат царя Федор Микитович (Feodor Mekitawich), подававший большие надежды (для него я написал латинскую грамматику, как смог, славянскими буквами, она доставила ему много удовольствия), был принужден жениться на служанке своей сестры, жены князя Бориса Черкасского (Knez Boris Shercascoie), от нее он имел сына, о котором многое услышите впоследствии[302]. Вскоре после смерти своего отца он, опасный своей популярностью и славой, был пострижен в монахи и сделался молодым архиепископом Ростовским (Archbishop of Rostove)[303].