Она вышла из троллейбуса, вдохнула всей грудью чистый, свежий воздух этого удивительного утра и стала собирать цветы.
Видя, что троллейбус и не думает никуда уезжать, Один за другим вышли на полянку и другие пассажиры. Одни — чтобы размять ноги, другие — выкурить сигарету. И вскоре плохое настроение растаяло, как туман на солнце. Кто-то сорвал маргаритку и сунул ее в петличку, а кто-то нашел совсем еще зеленую ягодку земляники и радостно закричал:
— Это я нашел ее! Смотрите, я оставлю здесь записку и, когда земляничка созреет, приду и сорву ее! И пусть только кто-нибудь посмеет тронуть ее!
Он и в самом деле вырвал из записной книжки листок, наколол его на прутик и воткнул в землю рядом с земляничкой. На листке большими буквами было написано: „Доктор Джулио Боллати“.
Два чиновника из министерства образования скомкали свои газеты в большой бумажный шар и стали играть в футбол. И всякий раз, когда ударяли по мячу, громко кричали:
— Шайбу!
Словом, пассажиры уже нисколько не походили больше на тех серьезных и солидных людей, которые минуту назад готовы были разорвать на части водителя и кондуктора. А те между делом поделились друг с другом завтраком и устроили небольшой пикник на свежем воздухе.
— Смотрите! — закричал вдруг адвокат.
Троллейбус тронулся с места и медленно двинулся с полянки. Пассажиры еле-еле успели на ходу вскочить в него. Последней оказалась синьора с цикламенами. Она возмущалась:
— Ну разве так можно! Я только начала собирать цветы и отдыхать!..
— Сколько времени мы уже здесь? — спросил кто-то.
— Ух, наверное, очень долго!
И все посмотрели на свои часы. Как странно: часы показывали всего без десяти девять! Видно, пока длилась эта маленькая загородная прогулка, стрелки часов стояли. Это было время, просто подаренное людям.
— Но этого не может быть! — изумлялась синьора, которая любила цикламены.
А троллейбус снова шел по своему маршруту и уже сворачивал на улицу Дандоло.
Удивлялись все. А ведь каждый держал перед главами газету, где на самом верху страницы ясно была обозначена дата — 21 марта, день весеннего равноденствия.
В первый день весны все возможно!
Страна, где живут одни собаки
Была когда-то на свете очень маленькая и очень странная страна. Она вся состояла из девяноста девяти домиков. У каждого домика был маленький садик, окруженный забором, и за каждым забором жила собака. И каждая лаяла.
Возьмем, к примеру, домик номер один. Здесь жил пес по кличке Верный. Он ревниво охранял свой домик от соседей, и, чтоб никто не подумал, будто он плохо несет свою службу, он долго и громко лаял всякий раз, когда мимо проходили жители других девяноста восьми домиков, независимо от того, кто шел: женщина, мужчина или ребенок. Точно так же поступали другие девяносто восемь собак. Так что, сами понимаете, забот у них было много: лаять приходилось с утра до вечера и даже ночью, потому что всегда ведь кто-нибудь шел по улице.
А вот другой пример. Синьор, который жил в домике номер девяносто девять, возвращаясь с работы, должен был пройти мимо всех девяноста восьми домиков, а следовательно, и мимо девяноста восьми собак, которые лаяли ему вслед, показывая клыки и давая понять, что охотно вцепились бы в его брюки. То же самое происходило с жителями других домиков, так что на улице всегда кто-нибудь дрожал от страха.
Ну а теперь представьте себе, что творилось, когда в эту страну попадал какой-нибудь чужеземец. Тогда лаяли сразу все девяносто девять собак, все девяносто девять хозяев выходили на крыльцо посмотреть, что случилось, а потом торопливо возвращались в дом, запирали дверь, спешно опускали ставни и си-Дели тихо-тихо, подглядывая в щелочку за незнакомцем, пока он проходил мимо.
От непрестанного собачьего лая жители этой страны постепенно оглохли и почти перестали разговаривать друг с другом. Впрочем, им и не о чем было говорить между собой. Мало-помалу, сидя так все время молча, насупившись, они вообще разучились говорить. Ну, и в конце концов случилось так, что хозяева домиков сами тоже стали лаять, как собаки. Возможно, они думали при этом, что разговаривают по-человечески, но на самом деле, когда они открывали рот, слышалось только что-то вроде „гав-гав!“ — и от этого мурашки пробегали по коже. Так и повелось в той стране: лаяли собаки, лаяли мужчины и женщины, лаяли дети, когда играли во дворе. И девяносто девять домиков превратились в девяносто девять собачьих конур.
Однако с виду домики были аккуратными, на окнах висели чистые занавесочки, за стеклами виднелась герань и были даже другие цветы — на балконах.
Однажды в этой стране оказался Джованнино-Бездельник. Он забрел туда, совершая одно из своих знаменитых путешествий. Девяносто девять собак встретили его концертом, от которого даже каменная тумба могла бы превратиться в неврастеника! Джованнино что-то спросил у одной женщины, и та ответила ему лаем. Он сказал что-то ласковое какому-то малышу и услышал в ответ глухое рычание.
— Я понял! — сказал Джованнино-Бездельник. — Это эпидемия!
Тогда он пришел к самому главному городскому начальнику и сказал:
— Я знаю хорошее средство от вашей болезни. Прежде всего прикажите уничтожить все заборы — сады отлично будут цвести и без них. Во-вторых, отправьте всех собак на охоту — они развлекутся немного и станут добрее. В-третьих, устройте большой бал, и после первого же вальса все жители снова научатся говорить по-человечески.
— Гав-гав! — ответил ему начальник.
— Я понял! — сказал Джованнино. — Самый тяжелый больной тот, который думает, что он здоров, — и отправился путешествовать дальше.
Если вы услышите ночью, что где-то лает несколько собак, может статься, это и настоящие собаки, но может оказаться, что это лают жители той самой маленькой страны.
Бегство Пульчинеллы
Во всем старом кукольном театре не было куклы беспокойнее Пульчинеллы. Всегда-то он был чем-то недоволен и вечно с кем-нибудь спорил. То в самый разгар репетиции ему вдруг хотелось пойти погулять, то он сердился на хозяина-кукольника за то, что ему дали комическую роль, а не трагическую, которая ему была больше по душе.
— Знаешь, — признавался он Арлекину, — в один прекрасный день я возьму и убегу!
Он так и сделал. Только случилось это не днем, а ночью. Как только все уснули, он взял ножницы, которые хозяин забыл спрятать в шкаф, перерезал одну за другой все нитки, привязанные к его голове, к рукам и ногам, и предложил Арлекину:
— Бежим вместе!
Но Арлекин не мог расстаться с Коломбиной. Он и слышать не хотел об этом! А Пульчинелла не хотел брать с собой эту кривляку, которая в каждой пьесе только и делала, что насмехалась над ним.
— Ладно, пойду один, — решил Пульчинелла. Он храбро спрыгнул на пол и пустился наутек, да так, что только пятки засверкали.
„Какая прелесть, — думал он, — какое удовольствие не чувствовать на руках и на ногах этих проклятых ниток! Как приятно ступать туда, куда самому хочется, а не куда велит хозяин!“
Для одинокой деревянной куклы мир огромен и страшен. В нем так много, особенно по ночам, свирепых кошек, которые запросто могут принять любое существо, бегущее в темноте, за мышь и сцапать своими страшными когтями. Правда, Пульчинелле удалось убедить кошек и котов, что они имеют дело с истинным артистом, но потом он на всякий случай все-таки спрятался в каком-то садике, прислонился к забору и заснул.
На рассвете он проснулся и понял, что очень голоден. Он огляделся по сторонам, но вокруг, насколько хватало глаз, не было ничего, кроме гвоздик, тюльпанов, цинний и гортензий.
— Ну что же, ничего не поделаешь, — решил Пульчинелла и, сорвав гвоздику, стал нерешительно обкусывать с нее лепестки.
Конечно, эта еда не шла ни в какое сравнение с бифштексом или хорошим куском филе из окуня. Цветы очень ароматны, но почти не имеют вкуса. И все же травянистый вкус гвоздики показался Пульчинелле восхитительным вкусом свободы, а после второго лепестка он готов был поклясться, что никогда еще не ел более замечательного блюда. И он решил навсегда остаться в этом саду.
