30 мая в Царском Селе, в присутствии государя и лиц, намеченных в президиум Суда — председателя Государственного Совета Лопухина, сенатора князя Куракина, министра юстиции Лобанова, было прочтено Блудовское «Донесение», т. е. обвинительный акт против декабристов. Но в собрании этого состава никаких важных вопросов не подымали, а говорили больше о мелких, например о том, как рассадить судей по правую и по левую руку от «государевых кресел». Всё существенное решалось царем и Сперанским. 1 июня царь подписал манифест об учреждении Суда, а с 3-го начались его заседания.
Столь многочисленное и разношерстное собрание редко бывает дееспособным. В данном случае высшие сановники государства проявили полную юридическую неопытность и беспомощность. Такое сборище нуждалось в руководстве менее многочисленных и более спевшихся комиссий. Суд и выделил из своего состава две комиссии: для распределения обвиняемых по разрядам, для выработки кар и для составления доклада царю. Сперанский был выбран, разумеется, в состав обеих и благодаря своему уму и знаниям, стал играть в них руководящую, подавляющую его менее талантливых сочленов, роль. Через эти Комиссии, да через слепо подчинившийся его директивам президиум — он направлял все действия Суда.
Это был своеобразный суд! Защитников не полагалось; подсудимых не выслушивали. При полном незнании дела, судьям ничего не оставалось другого, как руководствоваться работой Сперанского в «Разрядной Комиссии», работой, в которую он внес силу и систематику своего юридического мышления.
Прежде всего, Сперанский указал на то, что по русским законам все государственные преступления караются смертью и что только «по монаршему милосердию» суд вообще делает между преступниками различия и распределяет их по различным разрядам. Для установления характера и степени вины каждого из обвиняемых, он вывел из их показаний целую схему преступлений декабристов.
Он различал три рода «злодеяний»: 1) цареубийство, 2) бунт, 3) мятеж воинский. В каждом из этих трех «родов» — три «вида»: 1) знание замысла, 2) согласие в нём и 3) вызов на совершение его. Потом шел подробный анализ еще «разных постепенностей» в этих видах и родах, а именно по отношению к цареубийству: умысел на цареубийство 1) собственным вызовом, 2) возбуждением других, 3) согласием, 4) злодерзостными словами, 5) согласием и вызовом, но взятыми потом обратно, 6) согласием без вызова, тоже взятым потом обратно, 7) равнодушным знанием умысла и даже (тоже преступным!) знанием умысла, но без согласия, а с противоречием. Это был замысловатый юридический контрапункт. Точно также были анализированы и два других «рода» преступлений. А затем еще следовали смягчающие и отягчающие вину обстоятельства, столь же подробно классифицированные и так далее и тому подобное. Схоластическая схема Сперанского при всём блеске её логической конструкции, приводила на практике к большим ошибкам и несправедливости вопиющей. Но при бумажном судопроизводстве, при отсутствии личных впечатлений у Судей, что оставалось делать? Только такой анализ показаний, извлечение из них общих начал, на основании которых можно было построить обвинение и установить градацию виновности, давали хоть тень справедливости. Некоторые члены Суда сделали, было, слабую попытку сопротивления Сперанскому. Они (и в их числе президиум) хотели ограничиться 4 разрядами вместо предложенных Комиссией одиннадцати, но предложение это не собрало большинства. Гораздо более упорства проявил Суд в борьбе за то, чтобы усилить предложенные Сперанским кары.
5 человек тягчайших «преступников» были поставлены Комиссией «вне разрядов» — Пестель, Сергей Муравьев, М. Бестужев-Рюмин, Рылеев и Каховский. Можно понять, почему был выделен в число тягчайших преступников Каховский, убивший двух человек, и Сергей Муравьев, предводитель открытого мятежа; но Пестель, хотя и был вождем Тайного Общества, в бунте не участвовал, а цареубийство оставалось для него в области даже не замыслов, а разговоров. То же самое относится и к Бестужеву-Рюмину. Это выделение в «разряд вне разрядов», было предложено Комиссией, т. е. Сперанским, несомненно, по соглашению с царем. По-видимому, только по отношению к Рылееву у царя были сомнения и можно предполагать, что на него было оказано какое то давление в сторону беспощадности. При голосовании относительно этих пятерых Сперанский на своем баллотировочном листе написал: «Поступить Воинского Устава 1716 г. арт. 19», т. е. четвертовать. Огромное большинство Суда, 63 человека, голосовали точно так же. Только двое судей высказались против четвертования за простую смертную казнь, и один мужественный голос — голос адмирала Мордвинова — был подан вообще против казни.
По отношению к остальным разрядам согласие Верховного Суда на предложения Комиссии досталось не так просто. В 1-й разряд, наиболее тяжких преступников, были отнесены 31 человек, среди них Оболенский, Матвей Муравьев, братья Борисовы, Якубович, Кюхельбекер, Горбачевский, Артамон и Никита Муравьевы, Александр Бестужев, Арбузов, Пущин, Волконский, Якушкин, Панов, Щепин-Ростовский, Завалишин и Александр Тургенев (последний судим был заочно, так как находился заграницей и на суд не явился). Это было жестоко и несправедливо по отношению к Якубовичу, к Артамону Муравьеву, чья вина заключалась, главным образом, в словах и похвальбе, к Поджио, к братьям Борисовым. Наоборот, включение в этот разряд Трубецкого, Оболенского, Кюхельбекера можно рассматривать, как большую милость. Вина Трубецкого была не меньше вины Сергея Муравьева или Рылеева. Вероятно, в этом милосердии сыграло роль обещание, данное ему царем при первом же допросе, или, может быть, нежелание в глазах России и Европы придать всему делу слишком много значения казнью носителя столь громкого имени. Оболенский фактически предводительствовал мятежом, а Кюхельбекер стрелял в великого князя. Но Михаил Павлович, как особой личной милости к себе просил у брата снисхождения для злосчастного Кюхли.
Первому разряду Суд, соответственно предложению Сперанского, присудил смертную казнь. За казнь голосовало 66 судей. Но Сперанский, да вероятно и судьи, знали, что приговор этот неокончательный, что он будет смягчен царем. В дальнейшем Суд обнаружил склонность не смягчать, а усиливать предложенные кары. Второму и третьему разряду он, сначала, вопреки мнению Комиссии, тоже вотировал смертную казнь. Приговор был возмутительно несоразмерен по отношению к Лунину, многие годы не принимавшему уже участия в делах Общества, или к Басаргину и Ивашеву, от Общества вполне отставшим. Совсем непонятно было осуждение на казнь Анненкова, участвовавшего вместе с своим полком в усмирении восставших. В четвертый разряд были внесены только два подсудимых — Штейнгель и Батенков, оба очень умеренные люди, твердо высказавшиеся за ограниченную монархию. Главная вина их всех была — знание об умысле цареубийства. Но для этих двух разрядов Сперанскому всё же удалось ловким маневром добиться отмены смертной казни и замены её вечной каторгой. Разница в наказаниях для этих двух разрядов была не велика: третий разряд должен был положить голову на плаху, от чего избавили четвертый, т. е. Батенкова и Штейнгеля. Понятно, положить голову на плаху, хотя и не опасно, но неприятно, но всё же милость эта не Бог весть какая!
Для последующих разрядов предложенные Сперанским кары собирали всего 16–17 голосов из 72. Но зато другие предложения собирали еще меньше голосов.
Ввиду такого раздробления, 30 июня принят был способ голосования по относительному большинству и это обеспечило победу Сперанского и комиссий. Эта система обезвредила таких извергов, как сенатор Лавров, требовавший четвертования чуть ли не для всех подсудимых, но к счастью остававшийся в меньшинстве. Один из судей, добрый старый адмирал Шишков, не принявший по болезни участия ни в присуждении смертной казни для первых разрядов, ни в постановлении считать решающим относительное большинство, явившись в собрание Суда 5 июля, заявил, что все решения его подлежат пересмотру, так как были неправильны. Разбирая цифры состоявшихся голосований, он показывал, что если из 70 членов 4 высказались за казнь, 24 — за вечное заключение, 10 человек за 20 лет каторги, 15 человек за 12 лет, 11 — за 10 и 6 — за 8, то подсудимый относительным большинством в 24 голоса приговаривался к вечной каторге. Шишков предлагал перерешить всё заново, считая так: четверо судей высказались за смерть, 66 за сохранение жизни — значит, преступнику жизнь сохраняется. Из этих 66–24 были за вечное заключение, но против них, за временное, было целых 42 голоса, — значит, большинство вечное заключение отвергло. Но как же считать эти распылившиеся 42 голоса? Шишков предлагал такую систему: он множил число голосов судей на число лет каторги, ими предложенных. Выходило, что 42 голоса предложили все вместе 548 лет каторги. 548, деленное на 42 давало 13, т. е. приговор был — на 13 лет, а не на вечную каторгу. Вероятно, такое смягчение приговоров и было целью смешной стариковской арифметики. Когда Суд отказался пересмотреть свое решение, Шишков написал письмо царю, защищая свою систему и, разумеется, никакого ответа не получил.
