Давно уже на юге образовалось еще одно тайное общество, составившееся не из офицеров Гвардии, а из полуинтеллигентов в армейских мундирах, дворян только по званию, крепостными не владевших, мелких чиновников, из которых один (единственный в те годы) был даже крестьянского происхождения.

Общество «Соединенных Славян» образовали двое юношей, почти мальчиков, из тех русских мальчиков, о которых говорил Иван Карамазов такому же русскому мальчику, своему брату Алеше: «Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол… Ну, и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, — так ведь это один же чёрт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца… Быть русским человеком иногда вовсе не умно».

Русские мальчики Петя и Андрюша Борисовы родились в семье отставного майора, жившего на нищенскую годовую пенсию в 200 рублей, да на скудные заработки частного строителя. Отец их, человек довольно образованный, сам учил сыновей «российскому языку», математике, начаткам астрономии. Занимались они и древней историей, читали Плутарха и Корнелия Непота, воспитавших столько поклонников свободы во Франции. Мальчики расходились в политических взглядах: 14-летний Андрей был «влюблен в демократию», а 12-летний Петя был «врагом народодержавия». Оба одновременно поступили в 1816 г. юнкерами в артиллерию. Андрею было тогда 18 лет, Петру шестнадцать. Их бригада стояла сначала в Полтавской губернии, потом в 1819 году была переведена на Кавказ, где они познакомились с боевой жизнью. Потом, в один и тот же день, оба брата были переведены прапорщиками в 8-ю Артиллерийскую бригаду, но старший скоро вышел в отставку.

На Кавказе, в маленьких местечках юго-западного края, по которым они кочевали со своей бригадой, братья упорно учились и много думали. Духовно первенствовал младший, более одаренный. Оба были почти самоучками, хотя и слушали короткое время курсы математики, артиллерии и фортификации, но, как писал Петр, «собственному моему старанию и прилежанию обязан я познанием французского языка и польского также и других наук, кроме вышеупомянутых, в них я не имел другого наставника, кроме терпения и желания образовать себя». По-видимому, библиотека одного польского помещика помогла его самообразованию. Библиотека эта состояла из французских авторов XVIII века. Идеи энциклопедистов, Руссо, материализм Гольбаха ожили через полвека в полтавской глуши. И как в революционной Франции, тоги героев Плутарха с увлечением и убежденной наивностью примеривались юными юнкерами. Дух дышит, где хочет, дух, во всём мире мятущий народы, бросавший людей в масонские ложи и карбонарские венты, веял и по русским степям. И вот «13 мая 1818 года», в местечке Решетиловке, русский мальчик Петя Борисов основывает «Питагорейскую секту», под названием «Общество Первого согласия», заимствуя у масонов символы и таинственность. Членов «секты», кроме Петра Борисова, было двое: неизменный последователь его — брат Андрей и юнкер Волков. Целью же его, кроме нравственного усовершенствования, было, не больше и не меньше, как «основание известной республики Плотина» (очевидно, Платона). Потом общество переименовалось в «Друзей Природы», и к нему присоединилось еще несколько юношей, больше по дружбе и на веру.

Все они, и особенно сам Петр Борисов, были отчаянными мечтателями, что он и сам прекрасно сознавал. Но всё же нельзя было по тем временам армейскому офицеру жить в одних эмпиреях, рисовать прекрасные девизы вроде рук, соединенных вместе над жертвенником, с надписью: la gloire, l’amour et l’amitié. Жестокая действительность давала себя знать несправедливостью и грубостью начальства, горькою участью солдат, тяжестью службы. Борисова возмущали насилия помещиков над крестьянами. Когда в его роте, за растрату, наказывали палками фельдфебеля, фейерверкера и рядового, юноша не выдержал, вышел из фронта (тяжкое нарушение дисциплины) и дал себе клятву бороться с такими жестокостями, «хотя бы сие стоило мне жизни».

Скоро он встретился с другим родственным себе по духу мечтателем. Это был молодой польский шляхтич, Юлиан Люблинский. Его, ко всеобщей сенсации, привезли «в цепях» из Варшавы в Новгород-Волынский, где стояла в то время бригада Борисовых, и отдали под надзор полиции. Здесь он поселился в маленьком домике своей матери. Это был хотя тоже самоучка, но по сравнению с Борисовыми образованный и взрослый человек: он читал экономистов и государствоведов, Беккариа и Филанджиери, Адама Смита и Мальтуса. Разумеется, Борисовы заинтересовались таинственным поляком, бывшим для них человеком из высшего революционного света, и добились знакомства с ним. Скоро они подружились той юной дружбой, в которой умственные интересы, прелесть первого познания мира и радость открытия родственных душ сливаются в одно и к которой, как чудесная приправа, примешивается высокая жертвенная настроенность души. Прелестный духовный цветок расцвел в маленьком польско-еврейском местечке, где царила захолустная затхлость и скука. Первая духовная дружба, неповторимая, как первая любовь.

Молодые люди гуляли по окрестным полям и лесам, и Борисов, знакомый с ботаникой и «Натуральной Историей», «разбирал» цветы и животных. Читали книги: «Дух законов» Монтескье, Вольтера. Самоуверенный Люблинский немного «форсил» и смотрел сверху вниз на своих новых друзей. Кроме большей образованности, он просто как поляк принадлежал к более выработанной и утонченной культуре. Но всё же он скоро оказался под влиянием Борисовых, а не наоборот. Когда братья посвятили Люблинского в свою тайну и прочли ему «Правила» своего Общества, он смеясь сказал им: «Ах, маленькие философы, маленькие философы!», но всё же заинтересовался и предложил им новую цель для общества — уничтожение ненависти между славянами и объединение их в федеративную республику. Был составлен новый «Катехизис» или «Правила», а также «Клятвенное обещание». «Обещание» составлено Петром Борисовым, а «Правила», по-видимому, совместно с Люблинским, но с преобладанием Борисова: стиль обоих документов неоспоримо выдает их принадлежность его разгоряченному воображению. При всей смутности географических и этнографических познаний, есть интересное ядро в этих панславистских мечтаниях. В смысле же патетической силы и безудержного романтизма тут взяты очень высокие ноты. Есть в них следы и масонских клятвенных обещаний, есть и самая обыкновенная провинциальная армейская чепуха. И сквозь эту чушь просвечивает смутное прозрение того будущего, о котором мечтали впоследствии более зрелые умы.

«Не надейся ни на кого, — гласили «Правила», — кроме твоих друзей и своего оружия. Друзья тебе помогут, оружие тебя защитит.

Не желай иметь раба, когда сам рабом быть не хочешь.

Почитай науки, художества и ремесла. Возвысь даже к ним любовь до энтузиазма.

Будешь терпеть все вероисповедания и обычаи других народов, пользоваться же только истинно хорошим обязан.

Ты еси Славянин — и на земле твоей при берегах морей, ее окружающих, построишь четыре флота: Черный, Белый, Далмацкий и Ледовитый, а в середине оных воздвигнешь город и в нём богиню просвещения и своим могуществом на троне посадишь…»

Делаясь членом Общества, каждый Славянин давал следующую «Клятву»:

«Вступая в число Соединен. Славян для избавления себя от тиранства и для возвращения свободы, столь драгоценной роду человеческому, я торжественно присягаю на сем оружии на взаимную любовь, что для меня есть божеством и от чего я ожидаю исполнения всех моих желаний.

Клянусь быть всегда добродетельным, вечно быть верным нашей цели и соблюдать глубочайшее молчание. Самый ад со всеми своими ужасами не вынудит у меня указать тиранам моих друзей и их намерения… С оружием в руках достигну цели, нами намеченной. Пройду тысячи смертей, тысячи препятствий, — пройду и посвящу последний вздох свободе и братскому союзу благородных Славян. Если же нарушу сию клятву, пусть минута жизни моей, вредная для моих друзей, будет последняя… Пусть оружие сие, достигая меня преступного… выдавить на челе печать юродливого сына сей природы».