Впрочем, я мог слышать. Звуки казались немного странными, хотя некоторые из них напоминали гул высокоскоростных моторов и генераторов. Свисты, шумы — здесь присутствовали все категории звуков, которые только можно обозначить каким-либо словом, но все они немного отличались от их знакомых эквивалентов; и только один вид шума здесь отсутствовал совершенно. Здесь не было слышно человеческой речи, пронизывающей любую другую населенную часть Земли.

Судя по моим атомным часам, которые не были предназначены для работы на глубине, но тем не менее с честью выдержали это испытание, в течение часа никто ко мне не приходил. Большую часть этого времени я ругал себя — не за то, что решился на превращение, а за то, что не использовал время до начала операции, чтобы вытянуть побольше информации из Берта.

Потом появилась женщина, показавшаяся мне молодой и эффектной; тем не менее она вызвала у меня некоторую неприязнь. Это чувство, похоже, было взаимным. Жестом она предложила мне лечь на кровать и с видом знатока осмотрела мои повязки.

Когда она закончила, я попытался привлечь ее внимание к тому, что у меня не было балласта для плавания. Она, должно быть, меня поняла, потому что, уделив должное внимание моей жестикуляции, согласно кивнула; однако она ушла, не сделав для меня ничего полезного. Все же я надеялся, что она позовет Берта.

Как бы то ни было, он вошел следующим. Он не принес с собой лишнего балласта, но зато у него был блокнот для письма. Так было даже лучше. Схватив блокнот, я склонился над ним.

Мне случалось и раньше терпеть ограничения в общении, пользуясь только письменным словом, но это было еще в школе. В то время я испытывал хоть какой-то азарт, занимаясь в классе неположенными вещами, но теперь это только создавало неудобства.

Часа через два мы постановили:

— я что теперь полностью натурализованный гражданин колонии и могу ходить куда хочу и делать что хочу, если это не вступает в противоречие с интересами других;

— что мне не только разрешается исследовать устройства, вырабатывающие энергию, но и наоборот, от меня ожидается, что я ознакомлюсь с ними как можно скорее;

— что я могу посещать Мари, живущую в своей субмарине, когда мне заблагорассудится, и Комитет и все остальное население благословляет меня на дискуссии с ней;

— что я буду зарабатывать на жизнь фермерством, пока не продемонстрирую какой-нибудь другой и не менее эффективный способ содействия общему благополучию.

Это все. В прошлом я частенько вел с друзьями долгие беседы, а когда мой собеседник уже уходил, сразу же вспоминал множество вещей, которые хотел бы ему сказать; здесь же, внизу, такой тип беседы был не эпизодическим явлением, а закономерностью.

Суть не в том, что один человек забывал передать какую-либо мысль другому. Как правило, не было времени передать даже те мысли, которые так и рвутся с языка. Никогда в жизни я еще настолько не ценил дар речи. Если вы, дочитав этот доклад, сочтете, что некоторые ключевые факты мне следовало узнать раньше, чем они стали известны мне на самом деле, пожалуйста, не забывайте об этом осложнении. Я не утверждаю, что не должен был действовать быстрее, но все же прошу о некотором снисхождении по поводу моей нерасторопности.

Невозможность выразить свои мысли не просто раздражала; из-за нее я чувствовал себя просто дураком, каким никогда не выглядел раньше и надеюсь не выглядеть и впредь. Что действительно поражает, так это то, что многие люди, слышавшие мою историю раньше вас, уже смогли заметить, где я совершил ошибку.

Никакой склонности к фермерству я не испытывал, хотя мне и было любопытно, как можно заниматься им на морском дне. Мне очень хотелось ознакомиться с энергоперерабатывающим предприятием, но даже эту затею я решил на некоторое время отложить. Прежде всего я попросил Берта проводить меня к субмарине Мари. Кивнув, он отправился в путь.

По пути мы не «разговаривали». Может быть, Берт и был уже достаточно искусен в плавании, чтобы одновременно писать и читать при этом, как городская секретарша, разгадывающая кроссворд по пути на ленч, но я таким умением не обладал. Поэтому, плывя за ним, я просто поглядывал по сторонам.

Туннели были длинными и по большей части прямыми, но я не чувствовал в себе сил разобраться в этом лабиринте. Пройдет еще долгое, долгое время, пока я научусь находить здесь путь без посторонней помощи. Если здесь и существовало нечто подобное обычным уличным знакам, то я ничего похожего не заметил. На стенах были цветные узоры всевозможных видов, но я не знал, означали ли они что-нибудь или же были нанесены в декоративных целях. Все вокруг было ярко освещено.

Однако видел я не только туннели. Были здесь и большие помещения всевозможных конфигураций, некоторые из которых можно было принять за деловые центры, рынки или театры — в общем, за что угодно, что только ни придет в голову, когда речь идет о скоплении людей. Большие толпы я видел редко, но вокруг было изрядное количество пловцов, подтверждающее заявление Берта о численности населения колонии, — что неудивительно, если учесть, что здесь живет уже несколько поколений людей. Я постепенно привыкал думать об этом месте как о стране, а не как о подпольной организации, — стране, которая никогда не теряла своей суверенности, потому что не присоединялась к содружеству Энергетического Кодекса. Может быть, в этом и было все дело — эта страна могла существовать здесь дольше, чем существовал сам Кодекс. Не знаю, были ли они здесь раньше тех восьмидесяти лет, о которых упоминал Берт. Это тоже следовало выяснить.

Мне всегда непросто было оценить расстояние при плавании; кроме того, в некоторых туннелях при помощи насосов создавался искусственный ток воды, чтобы помочь движению. Поэтому я не знаю, сколько мы проплыли, пока добрались до субмарины. По сути дела, у меня до сих пор только отдаленное представление о размерах этой подводной страны. Во всяком случае, мы выбрались из узкого коридора, попав в большое помещение под входом в океан, проплыли под черным кругом, над которым простиралась целая миля соленой воды, сотни две ярдов проплыли по более широкому коридору и оказались у входа в отсек, где на полу стояла обычная рабочая субмарина Совета, нагруженная снаружи дополнительным балластом, так же, как это было и с моей капсулой.

Берт, задержавшись у входа, начал писать. Я читал, заглядывая ему через плечо:

«Мне лучше остаться снаружи. Она твердо уверена, что я Иуда Искариот, изменник и предатель в одном лице. Тебе не просто будет появиться перед ней прямо так, одному, без меня. Ты придумал какое-нибудь объяснение насчет того, почему согласился на трансформацию?»

Я кивнул, не считая нужным снова тратить время на изложение деталей, и взял блокнот и стило. Берт, казалось, ждал чего-то еще, но я взмахом руки попрощался с ним и поплыл к субмарине. Когда я обернулся, почти доплыв до нее, его уже не было видно. Только тогда я вспомнил, что мне скоро потребуется как обычная еда, так и, предположительно, кислородное питание, которое в данном случае может оказаться гораздо важнее. Я до сих пор не знал, где это все брать.

Подплыв к субмарине, я никого не смог рассмотреть сквозь иллюминаторы, хотя я и обошел ее по кругу. Очевидно, Мари спала. Я не знал, прилично ли будет ее будить, но в конце концов решил рискнуть и постучал по корпусу.

— Если это ты, Берт, то убирайся. Я занята размышлениями!

Голос был четким и понятным, но звучал совсем не как голос Мари. Не могу даже в точности описать, как он звучал. Голосовые связки человека создают обертона, которые обычно не проходят через среднее ухо слушателя, обладающее определенным, сопротивлением по отношению к различным частотам, — это одна из причин, почему собственный голос кажется незнакомым, если он прослушивается с записи. Однако еще большее различие возникает тогда, когда человек погружен в жидкость, которая переносит звук примерно с такой же скоростью, как и вода; причем жидкость эта находится по обе стороны барабанной перепонки. Как я и сказал, для точного описания эффекта, который при этом получается, у меня лично не хватает слов.