– Это случилось три месяца назад. Бандиты закавказской национальности остановили вашу машину недалеко от Шереметьево – вы только-только прилетели из Парижа, с показа мод не помню уж кого, и увезли в неизвестном направлении. Вас долго мучили... И физически, и психологически... Нет, не могу, Гортензия Павловна, увольте, не могу рассказывать, как вас пытали... Я сейчас заплачу.

Даша вспомнила, как изощренно мучил Хирург ее за будущую измену, высокомерно улыбнулась и приказала:

– Рассказывайте!

В голосе получилось много металла и Леонтий Ефимович заговорил, пряча обидевшиеся глаза:

– Вас, Гортензия Павловна, пытали током, голодом, душили, надевая на голову полиэтиленовый пакет, запускали в подпол десятки жаб, крыс и мышей, а потом кассеты с записями пыток, присылали Михаилу Иосифовичу...

– Он что, не хотел платить выкуп!? – удивилась Даша.

Леонтий Ефимович посмотрел укоризненно.

– Через день после вашего похищения он передал бандитам требуемую сумму, миллион долларов. Они потребовали еще миллион. И получили его немедленно. Но им было мало, и они потребовали еще два. Михаил Иосифович не мог собрать их сразу, да и ясно стало, что вас уже не отдадут, и он обратился к властям. "Шансов на освобождение Гортензии Павловны почти нет", – сказали ему в милиции. Михаил Иосифович в одну ночь поседел и хотел застрелиться. Но случилось чудо... Иннокентий Сергеевич, милейший, кстати, человек и полковник ФСБ в отставке, работая сутками без сна и отдыха, смог установить ваше местонахождение, и обратился к Борису Михайловичу с предложением вас спаси. И спас, рискуя жизнью. Главарь бандитов выстрелил в вас за секунду до своей смерти. Кстати, Иннокентия Сергеевича вы увидите сегодня, он вхож в дом и частенько обедает.

– Меня насиловали? – спросила Даша, вспомнив Гогу Красного и его "Мерседес".

Тема насилия сидела в ней плотно, поскольку насилие – это не преодоленная страсть, преимущественно мужская, это жгучий интерес, это животное влечение, это то, чего она была лишена в прошлой ее жизни.

Леонтий Ефимович опустил глаза.

– Нет... По крайней мере, об изнасиловании вы следственным органом ничего не говорили. И Михаил Иосифович, естественно, ничего об этом не знает.

Они задумались.

Даша, конечно, не могла верить Леонтию Ефимовичу. Но эта нынешняя, видимо, стопроцентно сказочная жизнь с ее забытым прошлым с каждой следующей минутой казалась ей единственной. Ей хотелось, чтобы она была единственной. С каждой следующей минутой та Даша, несчастная женщина, рекламировавшая газонокосилки и автомобильные масла, казалась ей нереальной и никому не нужной. Убогая, косая ее жизнь, безысходность, владевшая ею, потом этот Лихоносов с его скальпелями, дешевым вином и теориями из кинофильмов и трудных книг, казались необыкновенно чужими.

"Лихоносов... Что бы он сейчас сказал? – подумала она, вспомнив его несуществующее в данной жизни лицо. – Ясно, что. Он улыбнулся бы кисло и сострадательно и сказал, что новая дискета вошла в нее чуть криво, на перекос, и все, что надо сделать, так это легким движением указательного пальчика поставить ее на место. Что ж, я так и сделаю. Потом. А пока пусть сидит криво. Пусть посидит криво, и может быть, я еще нажму на возвращающую кнопку дисковода. Может быть, нажму. Я нажму, но не он".

Вошла Флора.

– Кушать подано, – сказала она, с любопытством вглядываясь в Дашино лицо. – Михаил Иосифович спрашивает, соизволите вы завтракать в присутствии Иннокентия Сергеевича или...

– Да, да, конечно! Я с удовольствием с ним... – Даша хотела сказать "познакомлюсь", но осеклась и продолжила: – пообщаюсь... А вы, Леонтий Ефимович, присоединитесь к нам?

– Спасибо, Гортензия Павловна! К великому моему сожалению, я должен ехать в Москву – через сорок пять минут у меня консилиум. Выздоравливайте, сударыня, денька через три-четыре, я к вам наведаюсь.

Поцеловав руку хозяйке замка, доктор, некоторое время пятясь, удалился.

К завтраку Даша переоделась в длинное розовое платье с вырезом и большой красной розой на плече. Переодевшись, она отправила Флору вон и внимательно осмотрела гардероб. Все в нем было ее размера. Некоторые платья и туфельки были новыми, другие – нет. К своему удивлению она обнаружила, что ношенные платья и обувь нравятся ей больше. "Похоже, они – мои любимые", – подумала она, радуясь измышлению.

За завтраком (золотая посуда, изысканная еда при полном отсутствии овсянки, царственный Борис Михайлович в смокинге, услужливые лакеи за спинами) говорили о предстоящей перепланировке парка с устройством фонтанов и отрытого бассейна под названием "Москва", а также поездке на вулканические Гавайи. Иннокентий Сергеевич был в форме и молчалив. Время от времени он преданно поглядывал на Дашу, и та начинала верить, что этот мужественный человек с рваным шрамом на лбу спас ее, рискуя своей жизнью.

После завтрака Михаил Иосифович заговорщицки сказал, что ему надо проехаться по Подмосковью и если Даша даст ему слово, что ничего не скажет Леонтию Васильевичу, то он возьмет ее с собой, тем более, поездка намечается в новом "Кадиллаке". Даша с радостью согласилась: какая женщина не мечтает поездить в "Кадиллаке", да еще собственном?

До этого странного случая они ездили часа два. Даша в бриллиантовом колье, облаченная в короткое черное платье (обтягивающее, чуть ли не трещит) лежала на диване то с бокалом белого кокосового ликера, то с очищенным бананом, смотрела телевизор и наслаждалась царской жизнью. Михаил Иосифович сидел за столом, обложившись бумагами, и работал то с ними, то на компьютере. Иногда "Кадиллак" останавливался, и он выходил на несколько минут. Когда он вышел в третий раз и задержался, Даша приоткрыла окно и увидела, что машины (был еще джип с охраной) стоят в двух домах от ее с Хирургом дачи.

Вмиг лишившись спокойствия, она накинула на плечи норковую шубку, выбралась наружу и пошла к домику, в котором родилась, да, да, родилась вторично. Она двигалась против своей воли, она знала, что уходит от бездумного благополучия, от пожизненного счастья, от свободы, уходит, может быть, навсегда.

Михаил Иосифович смотрел ей вслед, напряженно сузив глаза.

На калитке заржавевшими старорежимными кнопками был прикреплен листок бумаги в школьную клетку. На нем била в глаза надпись, сделанная фиолетовым фломастером:

Продается домик с обстановкой, яблоневый сад. 4 500 у/е.

Даша посмотрела во двор и увидела серьезного и смешно курносого молодого парня, чистившего дорожки от нападавшего ночью мокрого снега. Это был тот самый парень, у которого она купила этот дом весной. Увидев женщину у ворот, он кликнул мать. Та вышла из дома и, болезненно ступая артритными ногами, подошла к калитке.

– Добрый день, вы по объявлению? – посмотрев на Дашу снизу вверх, спросила она недоверчиво.

Ее можно было понять. Небесно красивая женщина в норковой шубке и бриллиантовом колье и ее унылый дом не могли существовать в одном пространстве и времени.

– Да нет, – смутилась Даша. – Просто почерк на объявлении показался мне знакомым, и я остановилась.

– Целый год не можем участок продать, – горестно вздохнула женщина. – Хорошо еще пожаров в этом году не было, а то прошлым летом до автобусной остановки на ощупь ходили, и сосед едва от искры не погорел.

Говоря, она не могла отвести глаз от брильянтового колье стоимостью в несколько тысяч долларов.

Даша улыбнулась. Это объявление, серьезный молодой парень, чистивший снег, эта бедная больная женщина вселяли в нее уверенность, что это колье не выдумано, а реально и принадлежит ей. Так же как и эта бескрайняя жизнь.

– Мой муж желает купить все здесь вокруг. Так что ваша мечта скоро осуществится, – сказала Даша и, попрощавшись, пошла к "Кадиллаку" гордая и полная ожиданий, пошла, как девочка, впервые надевшая бюстгальтер.