Тишину прервало чирканье спички – Гордон закурил сигарету.

– Подумай, Пол. Мы даем тебе шанс стереть прошлое. Шанс начать с чистого листа. Многим ли киллерам он выпадает?

Наконец-то можно заняться тем, ради чего он здесь!

В шесть утра пароход «Манхэттен», в зловонном коридоре третьего класса которого он, Альберт, сейчас стоял, входил в порт Гамбурга. Из Нью-Йорка они отправились десять дней назад.

Компания «Юнайтед Стейтс лайнс» считала «Манхэттен» своим флагманом: он стал для нее первым исключительно пассажирским кораблем. Огромный, длиной с два футбольных поля, на этом рейсе он был битком набит пассажирами. Как правило, в трансатлантический рейс отправляется сотен шесть пассажиров и сотен пять членов экипажа. На «Манхэттене» же каюты трех классов заняли почти четыреста олимпийцев с тренерами и менеджерами и еще восемьсот пятьдесят пассажиров, в основном члены их семей, друзья и представители Олимпийского комитета США.

Большое число пассажиров, необычные требования спортсменов и журналистов внесли суматоху в жизнь исполнительного, вежливого экипажа и особенно мучили его, лысого толстяка по имени Альберт Хайнслер. Ему, носильщику, день-деньской давали жару, но еще жарче было от истинной роли, которую он тайком от всех играл на «Манхэттене». Хайнслер считал себя агентом, ведь именно так в нацистской разведке называют своих надежных служащих.

На деле этот замкнутый тридцатичетырехлетний холостяк лишь состоял в Германо-американском союзе, разношерстной профашистской организации, порой объединяющейся с Христианским фронтом в выступлениях против евреев, коммунистов и негров. Ненависти к США Хайнслер не испытывал, но не мог забыть бедной юности, ведь из-за антинемецких настроений в Первую мировую войну его семья обнищала. «Ганс, Ганс, Гансишка!» – без конца дразнили Альберта и избивали то в подворотне, то на школьном дворе.

Нет, Хайнслер не чувствовал ненависти к своей родине, зато восхищался Адольфом Гитлером. Ради этого святого человека он был готов на любые жертвы – сесть в тюрьму, погибнуть, если понадобится.

Хайнслер захлебнулся от радости, когда командир джерсийского отряда союза отметил его успешную работу счетоводом на пассажирских лайнерах и устроил на «Манхэттен». Командир-коричневорубашечник встретился с Хайнслером на променаде в Атлантик-Сити и объяснил: вообще-то, нацисты очень гостеприимны, но сейчас опасаются диверсий, которые могут устроить злоумышленники при таком наплыве иностранцев. Хайнслера назначали секретным представителем нацистов на корабле. На сей раз бухучетом он заниматься не станет. Чтобы беспрепятственно передвигаться по «Манхэттену», он будет носильщиком.

Вот настоящее дело его жизни! Хайнслер тотчас уволился из конторы дипломированного присяжного бухгалтера на нижнем Бродвее и несколько дней до отплытия «Манхэттена» готовился к исполнению миссии с обычной для себя одержимостью. Он сутки напролет штудировал план судна, примерял роль носильщика, повторял немецкий и учил международную азбуку Морзе.

Корабль отплыл, и Хайнслер превратился в идеального агента – держался особняком, смотрел, слушал. Пока «Манхэттен» пересекал океан, Хайнслер не мог общаться с Германией: сигнал его портативной радиостанции оказался слишком слаб. На борту, конечно же, имелся мощный беспроводной коротко- и длинноволновой передатчик, но воспользоваться им без корабельного радиста было невозможно, а послания агента никому видеть и слышать не следовало.

Хайнслер глянул в иллюминатор на серую полоску немецкого берега. Пожалуй, «Манхэттен» достаточно близко, чтобы отправить сообщение. В своей крошечной каюте носильщик достал из-под койки переносной аппарат «Аллоччио Баччини» и двинулся с ним к трапу, чтобы подняться на самую верхнюю палубу, откуда слабый сигнал долетит до берега.

Шагая по узкому коридору, Хайнслер в очередной раз продумывал послание. Как ни досадно, имя и организацию называть не стоит. Гитлер втайне восхищался действиями Германо-американского союза, но чересчур ярый антисемитизм коалиции вынудил фюрера прилюдно от нее отречься. Стоит упомянуть принадлежность к союзу – и сообщение останется без внимания.

А это сообщение не должно было остаться без внимания ни в коем случае!

Оберштурмфюреру СС Гамбурга. Я убежденный национал-социалист. Подслушал, что в ближайшие несколько дней человек с русскими корнями планирует устроить крупную диверсию в Берлине. Имя диверсанта я пока не уловил, но постараюсь выяснить и доложить о результатах.

На спаррингах Пол Шуман чувствовал себя живым.

Ощущение непередаваемое. Танцуешь в удобных мягких борцовках, мышцы разогреты, кожа прохладная от пота и одновременно горячая от крови, внутренний мотор не знает промедлений. Боль тоже. Пол считал, что в боли можно услышать многое. Наверное, в этом и состоит цель спарринга.

Еще больше Пол любил спарринг потому, что в нем, как и в самом боксе, успех или поражение зависит лишь от широких исцарапанных плеч, проворных ног, сильных рук и ума. В боксе нет товарищей по команде – только ты и соперник. Если побеждает соперник, значит он лучше. Коротко и ясно. Если побеждаешь ты, заслуга только твоя. Ты прыгал через скакалку, ты отказался от курева и выпивки, ты бесконечными часами думал, как взломать оборону противника и в чем его слабость. Везение возможно на «Эббетс-филд»[11] и на «Янки-стэдиум»[12], а на ринге оно роли не играет.

Сейчас Пол танцевал на ринге, устроенном на верхней палубе «Манхэттена», превращенной в плавучий спортзал. Накануне вечером боксер-олимпиец увидел, как Шуман работает с грушей, и предложил поспарринговать утром перед прибытием в Гамбург. Пол тотчас согласился.

Пол увернулся от нескольких джебов слева, попал фирменным ударом справа, заставив соперника удивленно прищуриться. Вот он пропустил сильный удар в живот, но тут же снова встал в стойку. Сначала тело не очень слушалось: Пол давненько не спарринговал, хотя заранее попросил молодого умницу Джоэла Козлова, спортивного врача, плывшего на «Манхэттене», осмотреть его и получил добро на поединок с боксером, годившимся ему в сыновья.

– Впрочем, я бы ограничился парой-тройкой раундов, – с улыбкой заметил доктор. – У молодых силы хоть отбавляй.

Святая правда, только Пол не возражал. Чем сложнее тренировка, тем лучше, ведь спарринг, как и бой с тенью, и прыжки через скакалку, которыми на корабле он занимался ежедневно, готовили его к берлинскому заданию.

Пол спарринговал два-три раза в неделю и даже в сорок один пользовался спросом как спарринг-партнер, ведь его считали живым учебником по технике бокса. Спарринговал он везде – в спортзалах Бруклина, на открытых рингах Кони-Айленда и даже на серьезных турнирах. Деймон Раньон, вместе с легендарным промоутером Майком Джекобсом и несколькими журналистами, основал «Клуб двадцатого столетия» и вытаскивал Пола тренироваться прямо на нью-йоркский ипподром. Шуман спарринговал и в своем зале у вестсайдских доков. Да, Эйвери, место не из шикарных, но грязную, вонючую дыру Пол считал святилищем. Негр Бедняга Уильямс, живший в подсобке, убирался в его клубе, следил, чтобы не кончались лед, пиво и полотенца.

Молодой боксер задумал обманный маневр, но Пол мигом разгадал его, поставил блок и атаковал ударом в грудь. Следующую блокировку он пропустил, и кожаная перчатка сильно задела его челюсть. Шуман отскочил, не дав противнику нанести завершающий удар, и они снова закружили по рингу.

По ходу поединка Пол отметил, что парень быстр, силен, но не может оторваться от него – захлестывает жажда победы. Нет, она необходима, но еще важнее бесстрастно наблюдать за соперником и предугадывать его маневры. Хорошему боксеру самообладание нужно как воздух.