Один из мальчиков перехватил его взгляд и спросил по-немецки:

– Вы спортсмен? Вы не на церемонии приветствия, которую для вас устроили?

Пол решил не демонстрировать свои лингвистические способности даже членам гитлерюгенда, поэтому ответил по-английски:

– Извини, по-немецки я говорю плохо.

Паренек перешел на английский:

– Вы спортсмен?

– Нет, я журналист.

– Английский или американский?

– Американский.

– Ах, добро пожаловать в Берлин, герр журналист! – с сильным акцентом отчеканил паренек.

Его товарищ перехватил взгляд Пола и спросил:

– Вам нравится наш флаг? Он… производит впечатление? Наверное, так нужно сказать?

– Да, так.

Звездно-полосатое знамя казалось мягче, а это словно нокаутировало.

– У каждого элемента флага свое значение, и очень важное, – вмешался первый. – Вы об этом слышали?

– Нет, – покачал головой Пол, – расскажи мне, пожалуйста.

Мальчишка с радостью пустился в объяснения:

– Красный цвет обозначает социализм, белый, конечно же, национализм, ну а черный… черный изогнутый крест… Его называют свастикой…

Он вскинул брови, посмотрел на Пола, но продолжать не стал.

– Ну, объясняй до конца, – попросил Пол. – Что означает крест?

Паренек переглянулся со спутниками и удивленно улыбнулся ему:

– Вы наверняка знаете, – а приятелям сказал по-немецки: – Сейчас я спущу флаг.

Мальчик снова улыбнулся Полу и повторил:

– Вы наверняка знаете.

Сосредоточенно нахмурившись, он спустил флаг, а его приятели вытянули руки в салюте, который тут отдавали на каждом шагу.

Пол направился к общежитию, а мальчишки бодрыми неровными голосами затянули песню. Уходя все дальше от флагштока, Шуман слышал ее отрывки, плывшие по горячему летнему воздуху: «Знамена вверх! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды… Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для штурмовых колонн… В последний раз сигнал сыграют сбора! Любой из нас к борьбе готов давно. Повсюду наши флаги будут реять скоро, неволе долго длиться не дано!»[18]

Оглянувшись, Пол увидел, как мальчишки с трепетом складывают флаг и уносят его прочь. Через черный ход он проскользнул в общежитие. У себя в комнате вымылся, почистил зубы и упал на кровать. Перед тем как уснуть, долго смотрел в потолок. Он думал о Хайнслере, который совершил самоубийство на пароходе, пожертвовав собой в глупом фанатическом порыве.

Он думал о Рейнхарде Эрнсте.

Уже засыпая, вспомнил о мальчишке в коричневой форме. О его таинственной улыбке. Снова и снова слышал его голос: «Вы наверняка знаете… Вы наверняка знаете…»

Улицы в Берлине безупречно чистые, люди вежливые. Многие кивали, когда Пол Шуман с потрепанным портфелем в руках шагал на север через Тиргартен на встречу с Реджи Морганом. Субботнее утро уступало свои права полудню.

В прекрасном парке были и густо растущие деревья, и аллеи, и озера, и цветники. В Центральном парке Нью-Йорка дыхание мегаполиса ощущалось постоянно, небоскребы виднелись отовсюду. В застроенном низкими домами Берлине многоэтажки попадались редко. Называли их ловцами облаков: это выражение Пол услышал в автобусе от женщины, говорящей с маленьким ребенком. Деревья с темными кронами, густая растительность – Пол брел по дорожке, совершенно не чувствуя, что находится в городе. Вспомнился густой лес близ Нью-Йорка, куда дед возил его на охоту каждое лето, пока слабое здоровье старика не поставило на поездках крест.

Пола захлестнуло волнение, впрочем хорошо знакомое: чувства обострялись в начале каждого дела, когда он осматривал контору или квартиру объекта, следил за ним, старался получше узнать. Сейчас по привычке он временами останавливался, оглядывался, словно невзначай, чтобы сориентироваться. Казалось, за ним никто не следит, но полной уверенности не было. Местами царил полумрак, в котором мог запросто скрываться лазутчик. Несколько оборванцев подозрительно смотрели на Пола, потом исчезали среди деревьев или в кустах. «Алкаши или бродяги», – подумал Пол, но решил не рисковать и периодически менял маршрут, дабы сбросить возможный хвост.

Шуман пересек мутную Шпрее, разыскал Шпенерштрассе и двинулся по ней на север от парка, с удивлением отмечая, какие разные на ней здания. Рядом с богатым домом мог стоять заброшенный и запущенный. Передний двор у одного из домов зарос бурыми сорняками, а ведь когда-то здесь явно жили в роскоши. Большинство окон разбиты – молодые хулиганы, как решил Пол, – и забрызганы желтой краской. Судя по объявлению, на субботу запланирована продажа мебели и домашней утвари.

«Небось с налогами проблемы, – подумал Пол. – Но что случилось с хозяевами? Куда они подевались? Настали трудные времена, – мелькнула догадка. – Обстоятельства изменились».

«Солнце садится и в хороший день, и в плохой».

Кафе Шуман нашел быстро и, особо не присматриваясь к вывеске, понял: это пивная. Он уже думал на немецком. Благодаря усилиям деда и отца, а также долгим часам набора немецких текстов в типографии перевод получался автоматически. Пол оглядел кафе: во дворике обедали полдюжины посетителей. Мужчины и женщины, в основном поодиночке, уткнулись в газеты и в тарелки с едой. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего.

Пол свернул в Дрезденский проулок, о котором говорил Эйвери, – словно спустился в прохладное, темное ущелье. До полудня оставалось несколько минут.

Мгновение спустя он услышал шаги – появился грузный мужчина в коричневом костюме с жилетом, во рту зубочистка.

– Добрый день! – бодро проговорил мужчина по-немецки, поглядывая на кожаный портфель.

Пол кивнул в ответ. Пришедший выглядел именно так, как описывал Эйвери, только чуть плотнее, чем ожидал Шуман.

– Удобный проулок, да? – продолжил незнакомец. – Я частенько по нему срезаю.

– Да, конечно. – Пол посмотрел на него. – Не подскажете, на каком трамвае лучше доехать до Александерплац?

– На трамвае? – нахмурился мужчина. – Отсюда?

Пол насторожился.

– Именно. До Александерплац.

– Зачем вам трамвай? На метро куда быстрее.

«Не тот, – подумал Пол. – Выбирайся отсюда. Немедленно. Только иди не спеша».

– Понял. Большое вам спасибо. Хорошего дня!

Но глаза, вероятно, выдали Пола. Рука мужчины скользнула вниз по бедру – Шуман хорошо знал этот жест и догадался: пистолет!

Черт подери пославших его сюда без кольта!

Сжав кулаки, Пол двинулся вперед, но мужчина, даром что толстяк, оказался на диво проворным – отскочил назад и ловко сорвал с пояса черный пистолет. Бежать прочь, других вариантов не было – Пол свернул за угол и помчался в короткое ответвление проулка.

Остановился он быстро: ответвление оказалось тупиком.

Сзади застучали шаги, в спину, как раз на уровне сердца, уткнулся пистолет.

– Ни с места! – велел толстяк на рокочущем немецком. – Брось портфель!

Пол бросил портфель на мостовую – дуло пистолета переместилось со спины на затылок, аккурат под внутреннюю ленту шляпы.

«Отец!» – беззвучно позвал Пол, но не Бога, а собственного родителя, покинувшего этот мир двенадцать лет назад. Он зажмурился.

Солнце садится…

Выстрел грянул, эхом разнесся по проулку и утонул в кирпиче. Съежившись, Пол почувствовал, как дуло плотнее прижимается к затылку. Секунду спустя пистолет с грохотом упал. Пол быстро шагнул в сторону и развернулся – тот, кто хотел его убить, оседал на камни. Широко раскрытые глаза стекленели. Пуля пробила толстяку висок, забрызгав кровью мостовую и кирпичные стены.

Подняв голову, Шуман увидел, что к нему приближается другой мужчина, в темно-сером фланелевом костюме. Инстинкт взял свое – Пол схватил пистолет убитого, автоматический парабеллум с выбрасывателем сверху, прицелился в грудь человеку в сером и присмотрелся. Да, этот тип тоже был в пивной: сидел во дворике и увлеченно читал газету, по крайней мере, так показалось Полу. Сейчас, вооруженный большим пистолетом, он целился – не в Шумана, а в толстяка на мостовой.