Представив известный валун с контуром соколиной головы на боку, у которого сам не раз оставлял дары по молодости, князь не нашёл в себе твёрдости.

– Зря ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, а то и больше. И ведь, ты знаешь, он и правда помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освящённой облилась. Да и другим тоже.

– Не по-христиански это, – протоиерей упрямо наклонил голову. – Все камни и капища – от дьявола. Запретить надо.

– Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтоваться могут. Одно дело – к вере их привечать, другое дело от святого камня, который для них и тебя, и меня, вместе взятых, более уважаем будет, отвадить. Не выйдет. Всё равно пойдут. Только вред греческой вере нанесём. Сгоряча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.

Никифор недовольно тряхнул чернявыми редкими кудряшками, окружившими проплешину на затылке:

– Не то ты, князь, рекёшь. И за истинную веру слабо болеешь. Не всей душой.

– Это я-то не всей душой? А кто книги для тебя несколько сроков собирал по всем сундукам? С народом перессорился? Не я ли?

– То книги, а то дела. Почто Коломны щадишь? Там язычники – враги наши оплот себе свили, недавно настоятеля позорно выставили, а ты как будто не видишь. А?

Помрачнев, князь поднялся. Враскачку приблизился к окну. Ответил, не оглядываясь:

– Коломнами по осени займусь. Вот урожай соберут, в казну долю отмерят, тогда и пойду на них.

– Всё выгоду ищешь, княже? В истине нет выгоды, там правда. И правда эта говорит о том, что ты плохой христианин.

Князь резко обернулся:

– А что ты будешь есть зимой, если я не дам им урожай собрать? Небось, без хлеба за стол не садишься? А подумал ли ты, горак, в тот момент, когда им рот набиваешь, что хлеб язычники поганые вырастили, которых ты за людей не считаешь? Не погано такой хлебушек есть-то? А горожане, – он кинул руку в сторону городских улочек, – если я все наши сёла, где язычники поганые живут, а они везде, почитай, живут, в пожарища обращу, голодом сидеть будут? Оголодают, с меня же первого спросят. И на спрос этот кровью отвечать придётся. И мне, и тебе. Понимаешь ты это?

Разгорячённый князь замолчал, а протоиерей медленно поднялся:

– Не пойдёшь, значит, на Коломны?

– Пойду, но осенью.

Засопев, Никифор гневно поправил рясу. И, не поднимая головы, быстро вышел из палат.

Сейчас князь снова переживал тот разговор, мучаясь сомнениями – правильно ли поступил, те ли слова сказал? Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уж Никофору поперёк горла встали. Не пропадём с Божьей помощью, – придержав мягкую ветку лещины, обрубил её кинжалом. – Ну да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а до осени подождать всё равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.

Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников, Бронислав пристроился рядом с князем, почти касаясь стремени. Тот повернулся к другу:

– Ну, Броник, как тебе рарог?

– Хороший будет рубака, – Бронислав улыбнулся в широкие усы. – Попервой вышли, а уже, чай, не пустые возвращаемся.

– То верно. Птица неплоха, а опыт – дело наживное.

Низкий лапник перегородил дорогу, и соратник князя выехал вперёд. Приподняв упругие ветки, пропустил Владислава. Обернувшись, князь кивком поблагодарил Броника. Тот снова невозмутимо пристроился рядом.

Несколько саженей ехали молча. Бронислав незаметно хмурился, изредка кидая на князя изучающие взгляды. Он давно готовил этот разговор, а так и не придумал, как начать. Да и опасался, как рассерчает Владислав. Не дело воеводе неприятные вещи князю говорить, но в то же время кому, как не другу детства, правду молвить. Не казнит же. «Эх, была не была», – Бронислав мысленно перекрестился:

– Княже, – начал он медленно, – тут такое дело…

Владислав ободряюще улыбнулся. Давно заметив мысленные метания друга, последние минуты он терпеливо ждал, когда тот решится. Владислав знал, по-пустому Броник не потревожит:

– Говори уже, что там у тебя? Вижу, не просто так мне ветки поднимаешь.

Бронислав вопреки обыкновению не улыбнулся шутке. Вздохнув, заговорил, глядя на дорогу:

– Никифор, слышал я, собирается с твоей дружиной в Коломны наведаться.

Князь коротко обернулся на друга:

– Ну, собирается, так не сейчас же.

– Не надо бы туда ходить.

Владислав нахмурился:

– Ты что же это, язычников поганых пожалел?

Бронислав вернул прямой взгляд:

– Ты меня, Владик, не первый день знаешь. Я за тебя горой в любом твоём деле. Особливо, если оно на пользу земле нашей.

– А это, значит, не на пользу?

Бронислав упёрто тряхнул широкой бородой:

– Я ходить вокруг да около не умею. Не на пользу Руси убийство русичей и княжеству убыток прямой. Поскольку с дыма берём[18]. Третью часть. А после нашей дружины в деревнях одни головёшки. А с них ты фигу без масла и возьмёшь.

Князь сердито прищурился:

– Ты же слышал, что Никифор брешет – язычник, хуже разбойника, и только смерти достоин. А в Коломнах одни язычники и живут. По весне они попа нашего палками выгнали. Такое простить надо, по-твоему?

– Может, и простить. От Коломны княжеству только польза. Сколько они нам по осени муки присылают? На два месяца городу с хлебом жить, это точно. А если посчитать, сколько мёда, мехов, рыбы от них идёт, да какой? Сплошной бело да краснорыбицы. Уничтожим мы Коломны, меньше станет язычников, как ты говоришь «поганых», а вместе с ними и прибыли лишимся. Кто нам её восстановит? Никифор со своей братией, что ли?

Князь мрачно молчал, а Бронислав разошёлся, не замечая недобрых взглядов, которые властитель бросал исподлобья.

– Ты пойми, княже, я не за язычников переживаю, их я, как и ты, на дух не переношу. За княжество душа болит. Наши отцы начали эту войну со староверами, и потихонечку побеждаем мы, с божьей помощью, – Бронислав перекрестился. – Но устал народ от этой долгой войны своих со своими. Даже верные христиане роптать начинают на методы Никифора. Давеча, на площади книги жгли. А какая в них корысть-то? Только то, что деяния предков в них описаны, да премудрости разные, которые наши деды да прадеды собирали. Так я наблюдал, не было на площади одобряющих взглядов. Никому то дело не понравилось.

Тропинка между тем вывернула к заимке – пятистенной избе с пристройками. У конюшни с распахнутыми дверьми фыркали и подрагивали потной кожей рассёдланные лошади Алексея и его подручных. Сами парни, ухватив по клоку сена, натирали верных друзей. Князь с решимостью в глазах обернулся к Брониславу:

– Не трону тебя только потому, что друг ты мне с детства. И много мы с тобой бед видывали, и по малолетству и когда постарше стали. Не подвёл ты меня ни разу ни тогда с разбойниками-язычниками, когда схлестнулись мы с ними на смерть, ни когда в лесу зимой от шатуна дёру давали. А потому скажу тебе, как думаю: ты эти крамольные речи брось. Мне и без тебя крамольников в тереме хватает. И запомни – я язычников поганых прощать не намерен. И Никифор меня в том полностью поддерживает.

– Да твой Никифор, – начал было Броник, но князь предостерегающе поднял руку.

– Всё, больше никаких разговоров, тем паче прибыли мы.

Бронислав покорно склонил голову, от чего широкая борода его сплющилась о крепкую грудь.

– Ну, что вы тут, хлопцы? – князь бросил повод в руки подбежавшего смерда. – Прохлаждаетесь? Так-то вы князя встречаете? – Легко спрыгнув с гнедого, он с мягкой улыбкой оглядел склонившихся в поклоне приближённых. – Ну, будя, будя, не на приёме иноземных гостей, чай, на охоте. А на охоте, да на рыбалке все равны. Правду я говорю? – Он придержал сына Алексея за плечи, заглядывая в синие родные глаза.

– Правда, батя, – тот выдержал открытый взгляд.

– Один ты меня понимаешь, – отчего-то грустно молвил Владислав, и словно очнувшись, отпустил сына: