Почему Никита его не выдал, Смагин примерно догадывался – к книгам родноверов, несмотря на все поповские вопли о бесовщине, якобы упрятанной в них, большинство русичей относилось с уважением. И это уважение не смогли перебить ни князь с прихвостнями, ни горакские проповедники.

Книги стоили очень дорого, и тот, у кого они появлялись, будто бы поднимался в иерархии горожан на одну ступень. К владельцу книги заходили с гостинцами, чтобы вечерком послушать счастливца, обычно с удовольствием читавшего берестяные или кожаные страницы гостям. В книгах рассказывалось о былых временах, образами. А тех, кто такие встающие в воображении картины видел, считали любимцами богов. Смагин образы видел.

Клёнка, хоть и считался христианином, но принять все порядки, которые ему и его соседям по городу навязывали власти, не мог. «Взять, к примеру, вот эти книги, – рассуждал он, срывая травинку на лесной обочине и зажимая её зубами. – Ну, какая там может быть бесовщина? Испокон веку кто-то умел читать такие книги, а кто-то не умел.

Это как в сапожном деле, не все же могут себе сапоги точать. Что же из-за этого всю обувку перевести надо? Церковники не умеют видеть, вот и злятся, завидуют». – Выплюнув травинку, Клёнка оглянулся.

Толстые сосновые стволы поскрипывали, чуть покачиваясь на упругом ветру, где-то вдалеке перекликались кукушки. Комарики изредка присаживались на шею и голые руки Смагина, но как-то ненавязчиво, и он легко избавлялся от них, щёлкая кровопийцев ладошкой. Дорога после городской суеты и сидячей работы казалась лёгкой, и он сам не заметил, как впереди сквозь деревья проглянули крайние прясла слободских усадеб.

Слобода – небольшой пригород, где издавна селились ремесленники и аз-саки, которых всё чаще называли по-новому – казаки, и разные служивые люди. В своё время слобода первой встречала вражеские дозоры. Враги застревали в неожиданно горячей битве, а город, предупреждённый сигнальными кострами, успевал подготовиться к осаде.

Последние лет двадцать вороги в эти края не заглядывали, и слобода постепенно превратилась просто в небольшое село. Хотя караулы по-прежнему бдили на вышках, разведчики периодически выходили в ближние походы, постепенно превратившиеся в учебные. Давненько не слышали эти места у подножья великого Уральского камня звона скрещивающихся мечей и тугого спуска натянутой тетивы.

Усадьба Вавилы стояла на дальней окраине слободы. Пока Клёнка миновал широкие улочки, иногда здороваясь со знакомыми и незнакомыми слобожанами, навстречу ему раза три с гиканьем и свистом (куда родители смотрят?) пронеслись на полном скаку пяток мальчишек лет десяти на грозного вида скакунах, без сёдел. Клёнка незаметно качнул головой: «Ох уж эти казачата, хлебом не корми, дай поноситься сломя голову».

Вавилу Смагин увидел издалека. Невысокий, но необычайно широкий в кости. Лоб перетянут запотелым головотяжцем, обрамляющим густую белокурую шевелюру. Слегка прищуренные умные глаза, как обычно, серьёзны. В неизменном кожаном переднике, одетом на голую грудь, он отдыхал в тенёчке под рябинкой у кузни, раскрытую дверь слегка покачивал ветер. Из её горячей глубины доносилось шипение раскалённого металла, опускаемого в воду. Заметив Смагина с коробом, Вавила, улыбаясь, поднялся навстречу.

Смагин согнулся в полупоклоне.

– Клёнка, – обрадовался кузнец, раскрывая широкие объятья, – вот уж не ждал, какими судьбами занесло? Проходи в дом, сейчас Светозару кликну, пусть квасу принесёт.

– Благодарствую, Вавила, не откажусь.

Кузнец обернулся на кузню:

– Светозара, заканчивай там, гость к нам пожаловал.

Светозара, крепкая, под стать мужу, с двумя густыми длинными косами, прихваченными по бокам к поясу, появилась в проёме двери, отряхивая мокрые руки:

– А, Клёнка, рада видеть. Пожалуй в дом, – ответив на учтивый поклон, направилась по тропинке к дому.

– Вот, – рассказывал Вавила на коротком пути из кузни до крыльца – десяток саженей, – у меня вся семья в помощниках. Сына-пострела Светозара отпустила побегать с казачатами, а сама встала на его место мне помогать.

– Ну да, – оглянулась жена, – когда же ему ещё побегать как не сейчас, пока малец. Вырастет, уже и сам не захочет. А подержать пруты и я могу – невелика сложность.

Пропуская гостя, Вавила улыбнулся в усы.

Изба кузнеца – просторная и светлая – Клёнке понравилась давно, ещё когда они познакомились, лет пятнадцать назад. Вавила, молодой, но уже мастеровитый гой[14], незадолго до этого прибыл из далекой задунайской Болгарии. О себе коротко рассказывал, что османы убили родителей и братьев, один он спасся. И так как больше его с тем краем ничего не связывало, кинув котомку за плечи, отправился на север к единоверцам. По дороге насмотрелся на гораков, огнём и мечом навязывавших новую веру. И потому искал места, куда попы ещё не добрались. Думал, здесь, в уральских предгорьях спокойно. Да только ошибся он – лет этак на пятьдесят. Именно тогда впервые гораки принесли сюда греческую веру.

«Ты, паря, оставайся у нас, – сказали тогда старики, выслушав его. – Гораки и у нас лютуют, но мы к ним приспособились – крест носим на шее, а в душе Род со Сварогом живут. Мастеровые люди нам нужны, так что не ищи лучшего, где хорошее есть. Дом всем миром сварганим, а работы у тебя будет немерено – рядом город, там и доспехи нужны, и подковы, и наконечники для стрел.

Так и прижился в слободе Вавила. Нацепил крест, чтобы дружинники княжеские в его сторону не косились, и стал себе кувалдой махать. Вскоре женился, а потом и сынок подоспел.

Оставив короб у порога, Клёнка перекрестился на красный угол с маленькой иконкой Матери-Богородицы на подставочке.

Хозяин усадил гостя в передний угол на лавку, сам опустился рядом. Светозара подала кувшин брусничного кваса, искрящаяся жидкость запенилась в плошках:

– Угощайся, Клёнка, квасок с ледника, самое то с дороги.

– Благодарствую, Света, достаток этому дому, – он опрокинул полную плошку и только поставил на стол, как хозяин налил опять:

– Пей, коли нравится. Пока мы тут с тобой погуторим, хозяйка нам сейчас обедать соорудит, – он оглянулся на улыбающуюся жену.

– Сейчас принесу. У нас как раз стерляжья уха к столу.

Проводив удалившуюся Светозару взглядом, Вавила повернулся к Смагину. Пододвинул к себе вторую кружку:

– Ну, что у вас там, в городе, нового?

Смагин с удовольствием глотнул ледяного кваску:

– Ничего хорошего. Сегодня попы книги жгли.

– Как жгли? – хрустнул кулаками Вавила. – Да кто ж им позволил?

– А кто им запретит, коли сам князь попов поддерживает? Собрали целую кучу – по всему городу несколько сроков собирали, и Никифор подпалил. Я вон только две, – он кивнул на короб у двери, – и успел от огня уберечь.

Тяжело поднявшись, Вавила достал из короба увесистые тома.

– «Сказание о походе Александра на Русь», – прочитав на обложке первой, поднёс к глазам вторую. – «Про Буса славного и великую землю его Русколань». Да-а-а, – он аккуратно положил книги на стол. – Как же у этих поганцев руки-то не отсохли, такое богатство да в костёр?

Клёнка поиграл желваками:

– Так они и у христиан поддержку растеряют. Нельзя у нас так. А князь не понимает. Ему что попы на уши нашепчут, то он и делать рад. Своего разума у человека, будто совсем нет.

– Что делать думаешь с книгами? В городе их оставлять нельзя. Раз уж они так за них взялись.

Клёнка кивнул:

– Я тоже так думаю. Потому тебе и принёс, ты уж посоветуй. Может, у себя оставишь?

Кузнец почесал подбородок:

– У меня нельзя, я на плохом счету у попов – в церковь не хожу. Могут и нагрянуть. Но куда деть я знаю. Есть у меня один знакомец, за хребтом у Горючего камня живёт, на бывшем Васильчиковом хуторе. К моему соседу шорнику Кузьме иногда ходит, первоклассную сыромять сдаёт. Так вот ему такие книги можно отдать смело – не пропадут.

– А почему на бывшем?