Несколькими неделями раньше – вскоре после того, как скандал с фотографиями начал понемногу стихать, – ей позвонили родители. Анни в тот момент читала четырехстраничное послание Минды, две страницы которого содержали секстину[9], где из строфы в строфу переходили слова: «Фэнг», «расцвет», «неугомонен», «язык», «кино» и «бисексуал». Так что Анни была только рада поводу отложить письмо.

– Отличные новости! – воскликнул в трубку отец.

И тут же где-то на заднем плане послышался голос матери:

– Отличные новости!

– И что такое? – поинтересовалась Анни.

– Нам на е-мэйл пришло письмо из Музея современного искусства в Денвере, – сообщил отец. – Там, дескать, крайне заинтересованы, чтобы одно из наших произведений было представлено у них.

– Здорово! Поздравляю, – сказала Анни. – Что-то новенькое?

– Офигительно новенькое, – подхватил мистер Фэнг. – Прямо только что явилось на свет.

– Ого!

– Вот именно, что ого! Точнее и не скажешь! Ого!

– Пап, – нетерпеливо сказала Анни, – мне еще надо роль повторить.

– Ну, ладно-ладно, хорошо, – отозвался отец.

В этот момент миссис Фэнг где-то совсем рядом с телефоном воскликнула:

– Просто скажи ей, милый!

– Сказать мне что? – насторожилась Анни.

– Ну, что все действо будет вращаться вокруг твоих недавних снимков.

– Этих ню? – уточнила Анни.

– Верно, тех самых. Видишь ли, музей связался с нами, чтобы выяснить, был ли твой… м-м… перформанс очередным творением Фэнгов.

– Ох уж…

– Мы сказали, что ты мощно всколыхнула средства массовой информации, показав, какова она – цена славы.

– Угу, – буркнула Анни.

– Понимаешь, «чадо А» сотворяет действо такого масштаба, что оно охватывает весь мир! Это же то, что делали Фэнги, – только возведенное в энную степень! К тому же «чадо А» уже очень давно не участвовало в наших произведениях.

– Потому что я, знаешь ли, давно уже не чадо.

– Ну что ж, я просто хотел дать тебе знать. Хотя для тебя это было бы весьма занятно.

– Да уж, – отозвалась Анни, внезапно заинтересовавшись, чем же все-таки окончилась та секстина.

– Мы тебя любим, Анни, – в унисон сказали родители.

– Да, – ответила она. – Я вас тоже.

Наутро Анни описывала по комнате неспешные круги, разглядывая журналиста, что лежал в ее постели в одном исподнем. Трусы у него оказались неоново-фиолетовыми, и Анни не могла сказать, нравится ей это или нет – это была просто притягивающая глаз деталь.

Похмельем она нынче не страдала, что означало – накануне она не так уж сильно и набралась; а это, в свою очередь, означало, что с ее стороны все это было не такой уж и безбашенной затеей.

– И впрямь, – сказала она себе, заваривая на кухне кофе, – не такая уж и дикая затея с моей стороны.

Проснувшийся наконец Эрик был заметно удивлен – что вполне можно понять, – тому, что Анни стоит прямо перед ним, задумчиво всматриваясь в его неоново-фиолетовый зад.

– Я готовлю кофе, – сказала она и поспешила в кухню.

Они сели друг напротив друга за ее обеденный столик, которым Анни как-то никогда не пользовалась. Она провела рукой по гладким древесным волокнам столешницы. «Хороший, кстати, столик – надо бы садиться за него почаще».

– Итак, мы с тобой нарушили самые главные правила взаимоотношений интервьюера и интервьюируемого, – констатировал он.

Анни слушала его лишь вполуха. Интересно, что это за древесина?

– Зато это, возможно, способствовало созданию интереснейшей статьи, – продолжал разглагольствовать Эрик. – Это постмодернистский, альтернативный, новожурналистский метод создания портрета знаменитости.

Анни изучающе оглядела Эрика. Он, оказывается, не использовал под кофе подставку, и Анни подвинула к нему ее, для ясности показав жестом на его кружку. Однако Эрик, похоже, намека не понял и продолжал распространяться дальше:

– Как вот включить в заметку такую важную деталь, касающуюся взаимоотношений с интервьюируемым, чтобы не затмить прочее содержание статьи? Может, перемежать наши личные разговоры с тем, что записано на диктофон? И если уж случилось кое с кем переспать – то где здесь граница допустимого откровения?

Анни вдруг захотелось разбить столик пополам.

– Ты и это собираешься включить в статью? – процедила она.

– А как такое можно обойти! Даже не представляю! Мы же с тобой занимались сексом!

– Ну а я очень даже представляю, как это обойти, – проговорила Анни. Сжав в кулак поврежденные пальцы, она дрожащей от напряжения рукой с силой постукивала по столу. – Ты просто оставишь это за кадром.

– Я вот так не думаю.

– Так не делается, это нехорошо. – Вскочив, Анни заходила взад-вперед по кухне.

– Прежде чем сдать окончательный вариант, я пришлю тебе статью, – пообещал Эрик, – дабы сверить цитаты и убрать несовпадения в нашем воспроизведении событий.

– Нет, я, как и все, подожду выпуска.

– Мне тебе позвонить потом или…

– Просто уходи, – оборвала его Анни, не имея ни малейшего желания узнать, что могло последовать за этим «или».

– Я правда считаю, что ты потрясающа…

Но Анни уже прошла в ванную и заперла за собой дверь.

Может, она сходит с ума? Она не ощущала себя сумасшедшей, однако все же была уверена, что нормальные люди себя так не ведут.

Послышалось, как открылась и закрылась входная дверь.

Анни прижала к лицу полотенце, вообразив, что она – гигантский, не знающий пощады полумедведь-получеловек. Что всех своих врагов она втоптала в землю, расхлестав их кровь по сторонам, и над головой уже нетерпеливо кружат грифы. Она перебила всех, кого надо было уничтожить, и, наконец выдохшись, сделав все, что надо было сделать, – если и не правильно, то, по крайней мере, по справедливости, – она заползла в берлогу, глубокую и темную, и, насытившаяся, на долгие месяцы впала в спячку в ожидании прихода новой весны.

Анни посмотрела на свои руки: правая кисть была багровой и распухшей, возможно, даже сломанной. Ей никогда не удавалось что-либо разбить и ничего не повредить себе самой.

Вернувшись в кухню, Анни сложила грязную посуду в раковину. Потом взяла трубку, набрала рабочий номер Салли – и тут же ее переключили на голосовую почту.

– Салли, – сказала она, как всегда, развернувшись лицом к солнцу, – я, кажется, снова тебя подвела.

Художники: Калеб и Камилла Фэнг

Никто из Фэнгов не мог этого отрицать: Бастер был поистине прекрасен. Когда он вышел на авансцену в аляповато расшитом блестками вечернем платье, с белокурыми локонами, упруго подпрыгивавшими в такт его твердым уверенным шагам, остальные члены семьи начали верить, что он и в самом деле может победить.

В то время как мистер Фэнг непрерывно снимал происходящее на видеокамеру, его супруга крепко сжала руку дочери и прошептала:

– А ведь у него получится, Анни! Твой братик точно станет Маленькой мисс Клеверок.

Анни вгляделась в Бастера, в его застывшее от невыразимого счастья лицо – и тут же поняла, что для ее братца все это далеко уже не просто художественная акция. Он и вправду жаждал получить эту корону.

Двумя неделями раньше Бастер наотрез от этого отказался:

– Да не стану я ходить в платье!

– Это не совсем платье, это вечерний наряд, – увещевала его миссис Фэнг, – можно сказать, разновидность костюма.

Но девятилетнего Бастера нисколько не проняли эти словесные тонкости.

Мистер Фэнг, незадолго до того потративший добрую часть гранта от Фонда Йозефа Бойса на приобретение профессиональной видеокамеры «Panasonic» с возможностями оцифровки вместо того агрегата, что разбил один сильно взбешенный работник зоопарка, зумом увеличил в кадре лицо сына, аж сжавшееся от отвращения, и произнес: