— Андреа, спагетти с чесноком и оливковым маслом?

— Если хочешь — конечно.

— Хорошо, старик. Окроплю себя благоухающим одеколоном, и делай со мной что хочешь…

— А шелковый розовый халат тебе не подать?

— Спасибо, один такой у меня уже есть, — игривым тоном ответил Бауэр и, зевнув, показал на свой чемодан.

Балестрини заметался по кухне в поисках соли и кастрюли. Поставил на слабый огонь воду, вынул спагетти, сливочное масло, нашел кусочек залежалого пармезана. Потом пошел в ванную.

Вчера Бауэр не стал повсюду его сопровождать — Андреа не терпел жалости. Они провели вместе лишь послеобеденные часы — сидели, болтали о том о сем, а вечером поужинали, довольно-таки скверно, в Монтеверде. Там Бауэр молча выслушал рассказ Андреа о Де Дженнаро, о Джакомо Баллони, искусно подражавшем чужим голосам, и наконец они поехали домой. И вот, когда Андреа со смехом рассказывал о привычках прокурора, Бауэр снял пропотевшую рубашку и спросил: «Где у тебя ванная?»

Балестрини на секунду даже позабавила та легкость, с какой Бауэр сочинил свою статью в сто строк из целого набора служебных тайн, которые воспринял с деланной невозмутимостью и скрытым профессиональным интересом.

— А этого Пастрини вы разыскали? Человек с такой необычной, редкой фамилией сам как бы расписался в совершенном преступлении.

— Был бы Де Дженнаро, он давно бы уже надел на него наручники, — с горечью ответил Балестрини. Но Бауэр, не без умысла задавший этот вопрос, не почувствовал в словах друга досады на нерасторопность судебной полиции.

Между тем такую досаду Балестрини испытывал. Похоже, что ни одна из существующих в Италии полицейских служб, начиная с военной разведки и кончая отделом охраны животных — зоополицией, как ее ядовито назвал полковник Винья, не знала человека по фамилии Пастрини. Не было ее и в справочнике по Риму. А ведь редкая фамилия порой значит куда больше, чем словесный портрет. И никто не смог дать сведений о Пастрини. «Фамилия вымышленная!» — хором восклицали все, с кем бы он ни обсуждал этот вопрос. Чепуха. Мисс Демпстер четко объяснила, как обстояло дело: Де Дженнаро ждал этого Пастрини, судя по всему, хорошо его знал, прежде несколько раз о нем упоминал. Если бы речь шла о важном осведомителе (в этом случае вымышленная фамилия была бы обязательной), Де Дженнаро ни за что не стал бы встречаться с ним у себя дома.

Тут заклокотала уже кипевшая вода, Балестрини бросил в нее спагетти, весело присвистнул.

— Триста граммов макарон хватит? — крикнул Андреа.

— Сам решай, — ответил Бауэр.

Голос доносился из кабинета. Балестрини удивился: он подождал, пока последняя макаронина не утонула в воде, поднес сковородку с маслом к огню, чтобы оно растопилось, и лишь затем пошел в кабинет. Только там он наконец понял, что за странный, приглушенный шум доносился из кабинета.

— Садись, — тихо сказал ему Бауэр.

На столе негромко потрескивал магнитофон. Балестрини в растерянности сел в маленькое угловое кресло, не зная, как ему поступить. Потом решил просто сидеть и слушать беседу, которую Паскуалетти записал для себя. У Андреа было такое чувство, будто он слышит все эти голоса впервые. Абсолютная неподвижность Бауэра, выглядевшего несколько комично в цветастом шелковом халате, его прямо-таки гипнотизировала. Балестрини знал, что друг в любой момент мог отвлечься и едко над ним подшутить, но сейчас он был напряжен и предельно сосредоточен. Немного погодя Балестрини все-таки пришлось вернуться на кухню — иначе спагетти превратились бы в липкий комок.

Если Бауэр ждет спагетти с чесноком и оливковым маслом, его постигнет разочарование. Но зато сливочное масло пропитало спагетти насквозь и обволокло желтой пленочкой мелко натертый пармезан.

— Готово! — крикнул Андреа, однако ответа не дождался.

И тогда он здраво решил, что пиршество можно устроить и в кабинете. Поставил на сервировочный столик тарелки со спагетти, бокалы, непочатую бутылку рислинга, которая осталась от последнего семейного ужина, и положил бумажные салфетки.

— Готово! — повторил он, вкатив столик в кабинет. Бауэр неожиданно встретил его улыбкой. Не обращая внимания на дымящиеся спагетти, он до конца прослушал последнюю запись одной стороны пленки и только потом мизинцем выключил магнитофон.

— Ну, что ты об этом скажешь? — спросил Балестрини деланно небрежным тоном.

— Ты знаешь имена этих типов?

— Одних знаю, других — предполагаю.

— А я уверен, что знаю их всех.

— Всех? — изумился Балестрини, пристально на него поглядев, и перестал нанизывать спагетти на вилку.

— Но… Андреа, ты с ума сошел! — свистящим шепотом выдохнул Витторио Де Леонибус, облокотившись о край стола и всем телом подавшись к Балестрини.

Андреа увидел, как в него подозрительно впились узенькие свинячьи глазки, и на миг вспомнил о недобрых слухах, ходивших об этом «христианско-демократическом слоне» в прокуратуре.

— Ты хоть отдаешь себе отчет? — еще тише спросил Де Леонибус.

— Разве я похож на человека, способного на необдуманные поступки?

— Пожалуй, нет. Но ведь придется вызывать на допрос политических деятелей, да еще крупных — генерала корпуса карабинеров, промышленников, того же Мариани-Таццоли… разразится страшный скандал!

Неужели они сотни раз ужинали вместе? Дружески болтали и шутили? Балестрини с трудом в это верил. Слушая Де Леонибуса, он снял очки и стал массировать веки. Как ни странно, спокойствие давалось ему сейчас с трудом. Ему хотелось в ответ на этот сообщнический шепот закричать и грохнуть кулаком по столу.

— Значит, — прервал он Витторио, — доказательства, которые я принес, тебя не убедили или же хотя и убедили, но…

— Какие доказательства, Андреа? У нас есть записанные голоса, уйма пленок, в которых способен разобраться ты один. По собственному произволу ты продолжил то, что начал Де Дженнаро. Иными словами, подслушивал множество телефонных разговоров, чтобы потом сравнить голоса…

— Де Дженнаро погиб, — сухо напомнил Балестрини.

— Да, но факт остается фактом — ты посадил на подслушивание нескольких полицейских, словно речь шла о хулиганах, нарушителях ночного спокойствия или неплательщиках налогов. Вообрази, что начнется, когда узнают, что мы подслушиваем телефонные разговоры кое-кого из…

— Очень даже представляю! — Балестрини невольно повысил голос. — Витторио, я намерен вызвать их, допросить, заставить прослушать эти пленки, а тебя испугало, что кто-то, видите ли, узнает…

Пытаясь сдержаться, он вдруг заметил, что Витторио смотрит на него с враждебной настороженностью.

— Андреа… — голос был вкрадчиво-сладким, — Андреа, в Италии судебные власти предъявляли политическому деятелю обвинение только в том случае, если имелись целые горы компрометирующих документов и неопровержимые показания свидетелей.

— Да, но я, черт побери, не собираюсь предъявлять им обвинения! Хочу всего-навсего выслушать их. Могут они на час покинуть свои кресла и доказать мне, что, скажем, эта пленка — фальшивка? Хотя бы для этого! — крикнул Балестрини и поразился, с какой злобой воспринял его слова Де Леонибус и с каким испугом он посмотрел на закрытую дверь. — Послушай, Витторио, ты хотя бы сознаешь, что кроется за этой историей? Оставим пока Паскуалетти, его сестру и беднягу Де Дженнаро, погибших вовсе не случайно. Займемся только тем, что выяснилось после прослушивания пленки…

Но Де Леонибус, словно его это не касалось, продолжал старательно распрямлять и выравнивать металлическую скрепку.

— Витторио, тебе известно, кто на самом деле такой Эрманно Саворньян, граф, во время войны помощник командира MAC[51], а ныне член административных советов десятка промышленных компаний и мэр своего родного города в Венето?

Де Леонибус отрицательно покачал головой.

— Вот и я этого не знал и до сих пор с ним незнаком. Его голос записал Де Дженнаро, когда прослушивал телефон Гуидо Паскуалетти. Потом Де Дженнаро снова услышал этот голос на пленках, которые у него затем похитили. Он сумел записать на улице беседу Саворньяна с шофером, чтобы затем сравнить эту запись с пленкой. Наконец, голос все того же Саворньяна я услышал на четвертой пленке, ее принесла мне Розанна Паскуалетти незадолго до смерти. Я в свою очередь сравнил эту запись с прежними и с той, которую мне передали сегодня утром. Никто не отговорит меня сегодня же вызвать к себе этого Эрманно Саворньяна… И он будет первым из многих.