Ерам был тронут. Сдерживая дыхание, он старался ослабить боль в груди. Случалось, Анка плакала от злости, но вот такими скорбными слезами она не плакала никогда. Он не узнавал своей дочери.

— Анка, что ты, Бог с тобой? Чего ты плачешь?

Она не отвечала. Узел с позвякивающими монетами она опустила на пол, отошла в угол, чтобы спрятать лицо, и сотрясалась от рыданий.

Отец так и не узнал, почему плакала дочь, хотя не мог забыть об этом до смертного своего часа.

Ерам переселился в горницу, из которой его и вынесли через некоторое время на кладбище. К нему привели священника, который исповедал и причастил его. Навестила его и Мицка и плакала у его изголовья. Все твердили ему, что он поправится, как в прошлый раз. Однако Ерам не поправился — да ему и не хотелось этого, — но и не умер сразу. Тело противилось смерти, хотя он таял день ото дня, и уже не мог без посторонней помощи подниматься с постели.

Никто толком не знал, что с ним. В болезнях хуторяне не бог весть как разбирались. Выздоравливали или умирали без врача, нередко вообще без чьей-либо помощи, точно звери в лесу; кончались от болезней, названия которых зачастую не знал и регистратор умерших. Причину отцовского недуга лучше всех разгадала Мицка, которая однажды сказала Ераму:

— Покой вам нужен, отец, покой.

— Да меня ничто и не беспокоит, — устало усмехнулся он. — И уход за мной есть. Анка совсем другая стала.

— С тех пор, как вы ей отдали деньги.

Ерам промолчал. Он чувствовал, что в таком объяснении не вся правда. Мицка пожала плечами. Она была проницательна, и от нее не укрылась озабоченность, мелькавшая в его взгляде.

Да, Анка в самом деле переменилась. С того дня, когда она разрыдалась у постели отца, она была сама не своя, не решалась взглянуть ему в глаза. Все же она часто подходила к нему, спрашивала, как он себя чувствует и не надо ли ему чего. Он просил не беспокоиться за него. Если ему что-нибудь понадобится, он ее покличет.

Часто он искал дочь глазами, ему было жаль ее. Все заботы о хозяйстве лежали на ней. А он знал, что это значит. Спала она на печке и просыпалась при каждом его стоне. Похудела так, что стала костистой и желтой, глаза у нее провалились. Она перенапрягала свои силы. С людьми она держалась более сердечно, чем раньше, в особенности с сестрой. Когда Мицка, проведав отца, возвращалась домой, Анка провожала ее до конца сада.

— Если ему станет хуже, сразу же пошли кого-нибудь за мной, — сказала ей однажды Мицка.

— Не говори мне о смерти, — вздрогнула Анка.

Она и в самом деле не могла слышать о смерти. Каждый раз ей казалось, будто тонкая игла пронзает ей сердце.

Она чувствовала, что легко примирилась бы с кем угодно, только не с Йоханом. Когда он, выполнив ее поручение, вернулся домой от Мицки, она удивилась, но тут же догадалась, что его пригнали назад расчеты на наследство. Все это время он взглядом спрашивал Анку о чем-то, но она избегала говорить с ним и даже смотреть на него. Она заметила, что муж как будто побаивается ее. С тех пор как она перешла спать на печь, а он в хлев, Йохан не пытался и сблизиться с нею. Иногда он брался за какое-нибудь дело. Увидев его как-то с лопатой в руках, Анка подумала, как было бы хорошо, если бы он был таким, как другие мужчины. Тогда она бы все ему простила. Она уже начала было мечтать об этом, но однажды он спросил:

— А что с деньгами?

— Я их не видала, — ответила она, не глядя на мужа.

— Не вынес же он их из дому, — резко возразил он, глядя Анке в лицо, которое выдавало ее.

— Может, он их в ту ночь где-нибудь закопал.

У Йохана опять заиграла под усами странная усмешка, смысла которой никогда нельзя было разгадать. Он перестал расспрашивать жену, не желая слышать в ответ пустые слова. Если бы Анка не знала, куда делись деньги, она не была бы так спокойна. Ха!

В тот день, когда Анка так плакала у отца на чердаке, она, однако, не оставила узел с монетами на полу. Куда их спрятать, чтобы никто их не нашел, она не знала. Запереть в сундук, который так легко взломать? Или засунуть в сено, где их кто-нибудь случайно может обнаружить? Когда настал вечер и Йохан уже крепко спал в хлеву, она тихонько выскользнула из дому, прихватив с собой лопату. На краю луга она выкопала яму, опустила в нее узел с деньгами и завалила землей. Сверху, чтобы скрыть всякий след, набросала кучу хвороста. Кому придет в голову искать там деньги? Но она боялась Йохановых глаз, которые бегали вокруг, точно ища чего-то.

Лето миновало в заботах и тяжелом труде: в начале осени зарядили проливные дожди, речка не раз выходила из берегов. Потом небо опять прояснилось, вода спала, и в эту пору внезапно умер ночью Ерам. Днем он выглядел крепким, много говорил и раз даже засмеялся, но вечером снова почувствовал слабость. Анка сидела у постели и смотрела в его изможденное лицо, освещенное мерцающим светом лампы.

Он прикрывал глаза, дышал медленно и с трудом, по телу его время от времени пробегала дрожь. Под утро дочь задремала, прислонясь к краю постели. Вдруг руки отца судорожно ухватились за нее. Анка вскинулась и увидела, что больной борется со смертью. Он еще пытался приподняться, но голова уже запрокинулась, и белки закатившихся глаз уставились на потолок.

Анка зажгла свечу и стала, плача, молиться у изголовья отца. Он отошел, когда первые лучи солнца брызнули в окна. Анка выбежала во двор и закричала:

— Отец умер! Отец умер!

Ее охватило невыразимое горе.

Собрался народ, покойника обрядили и положили на одр. Мицка, с печальным лицом, всхлипывая, принималась прибирать то там, то тут. Родственники и знакомые, окропив покойника святой водой и прочтя молитву, усаживались по лавкам, отведывали водки и хлеба и приглушенно перешептывались.

— Отмучился, — сказал кто-то с таким выражением, точно имел в виду не только болезнь.

— Он-то отмучился, а кое-кого другого мученья еще только ждут.

— Тяжело ему досталось под конец, тяжело. Он этого не заслужил.

Все поглядывали на Йохана, расхаживавшего вокруг с мрачным видом. Где бы он ни оказался, он был всем в тягость.

Анке некогда было слушать эти разговоры. На нее навалилось столько дел и забот, что горевать не было времени. Денег на похороны и поминки у нее на руках не было. Она этим летом с трудом свела концы с концами. А в доме толпился народ, и Йохан еще никогда не был таким вездесущим. Анка ума не могла приложить, как ей незамеченной добраться до луга.

Поздно ночью, когда в горнице оставалось только несколько человек, а Йохана нигде не было видно, Анка взяла лопату и осторожно, стараясь не шуметь, вышла из дому. Через некоторое время она вернулась, задыхающаяся, дрожащая, покрытая грязью, и села в угол у печки. Волнения и спешка так ее издергали, что слезы сами собой покатились по ее щекам.

Когда на следующее утро начали заколачивать гроб с телом отца, она, заплаканная, вышла в сени и увидела там Йохана, стоявшего у двери в затрапезном виде. Они поглядели друг на друга.

— Разве ты не пойдешь на кладбище? — спросила Анка, утирая слезы.

— Должен же кто-то остаться дома.

— Так ведь Робариха останется, приберет тут.

— Приберет да уйдет. И что тогда? Ведь на хуторе живем, кругом никого.

Это было странно. Никогда Йохан не проявлял такой заботы о доме. Не будь вокруг людей и не лежи отец в гробу, она бы закричала, замахнулась чем-нибудь и прогнала мужа прочь. Теперь же надо было сдерживаться. Ей бы остаться дома, а нужно идти на кладбище. Анка сверлящим взглядом впилась в самую глубину Йохановых глаз, точно желая прочитать какие-то тайные его намерения, но он отвернулся в сторону.

Горе Анки почти целиком утонуло в тревожном предчувствии, терзавшем ее всю дорогу. Ни разу мысль ее не вернулась к отцу, не оторвалась от денег, зарытых в землю. Никогда еще путь до приходской церкви не казался ей таким томительно долгим. Заупокойная служба тянулась бесконечно. Анка сама сознавала, что ее нетерпение и рассеянность — большой грех, и каждый раз, опомнившись, просила прощения у Бога. У могилы из глаз ее потекли слезы, которых сама она почти не чувствовала. Священник все никак не отпускал ее из церковного дома.