Их тугие кошельки пробуждали алчность. Одним глазом они обычно оценивали сметливость или головотяпство продавца, другим прикидывали барыш.

— Требуют долги, а денег нет, — сказал как-то Петер своей жене. — На свадьбу занял, на нотариуса занял, Францке надо выплачивать ее долю.

— Продай что-нибудь! — сказала Милка.

— Корову нельзя продавать, — вслух пустился рассуждать Петер, стараясь навести жену на нужную ему мысль.

— У нас есть лес.

— Придется, — обрадовался он в душе, — даже если отца удар хватит.

— Ты обещал мне новую мебель. И дом не ремонтировали, когда я пришла. Живем как в хлеву.

— Не все сразу, — увещевал ее Петер. — Деньги еще понадобятся на то… Сама знаешь…

Несколько дней спустя Продар сидел под Мертвой скалой и смотрел в долину. Накануне прошел дождь, день был ясный и свежий, далеко вокруг видна была каждая былинка.

Трое мужчин с плащами через плечо вышли из ущелья и направились к дому Кошана. Вскоре показалась Кошаниха. Она быстро побежала к мосту и исчезла между деревьями. Не прошло и пяти минут, как она уже возвращалась назад. За ней шагал Петер. В дом Кошана он вошел прежде хозяйки.

Продар долго ждал. Солнце уже начало опускаться за вершины дальних деревьев, когда незнакомцы и Петер покинули дом. Неторопливо подошли они к мосту, по очереди переправились на другой берег и скрылись из виду.

Продар встал и раздвинул кусты. Они шли не к дому. Он не мог понять, зачем они здесь, но на душе сразу стало неспокойно.

Продар сел. Солнце уже наполовину скрылось за горой, волна золотого света залила небо с плывущими по нему облаками. Синяя тень, постепенно вытесняемая мглой, закрывала весь склон.

Откуда-то с вырубки послышался протяжный крик рабочих, подобно рогу разнесшийся по долине.

Продара охватило нетерпение. Он хотел уже встать и идти домой, как вдруг услышал над собой голоса.

Он сел на пенек в углублении скалы и замер, как деревянный божок. Мужчины даже не заметили его. Трое с лицами цвета ржавчины смотрели из-под широкополых шляп. Они показывали пальцами на стволы, тараторили по-итальянски и смеялись.

Петер шел за ними. Вдруг один итальянец обернулся и сказал по-словенски:

— Хорошие деревья, хорошие деньги!

И тут они увидели Продара и от неожиданности вздрогнули. Посмеявшись над собственной пугливостью, чужаки проследовали дальше.

Продар молчал. Пронзительным взглядом смерил он сына. Петер смущенно отвел глаза и пошел за итальянцами.

У Продара защемило сердце. Он встал и прислонился к стволу дерева, словно к живому, горячо любимому существу. Он чувствовал его тепло и биение сердца.

Продар поспешил в ущелье. В горнице за столом сидели Петер и трое чужаков. Они пили водку и хлопали ладонями по кленовой столешнице. Продар уставился на лежавшие перед Петером ассигнации. Глаза его затуманились.

— Петер, не вздумай потом говорить, что я не остерегал тебя, — молвил Продар, когда все четверо воззрились на него.

— Дело слажено! — отрезал сын.

— Петер, говорю еще раз, — повторил старик, — не жалуйся потом, что я ничего тебе не сказал.

— Вот еще. — Петер пожал плечами.

— Чего хочет старик? — спросил говоривший по-словенски итальянец.

Продар вышел в сени, за спиной он слышал смех чужаков. Петер заключил сделку. В тот вечер он старался не показываться отцу на глаза.

Было воскресенье. Петер против обыкновения задержался в селе. Он еще не закончил дела с предпринимателями, которым продал лес; надо было получить с них остаток денег и окончательно оформить купчую.

Итальянцы сказали ему, что на днях начнут рубить; лес надо повалить до дождей, чтоб вовремя спустить его к воде.

Возвращаясь поздним вечером, он хотел по дороге заглянуть к Кошанам, но в окнах было темно, а на двери висел замок. Петер удивился и заспешил домой.

На мосту ему встретилась Кошаниха. Она несла узел и задумчиво смотрела себе под ноги.

— Иисус, Мария, ты ли это? — вскрикнула Кошаниха, столкнувшись с зятем.

Не успел Петер и рот раскрыть, как загадочная улыбка расплылась по ее лицу.

— Новость есть, — выпалила Кошаниха.

У Петера по коже пробежали мурашки — он боялся худых вестей.

— Что такое?

— Не пугайся! Сын у тебя родился.

Новость была не страшная, только что неожиданная. Во всяком случае, сегодня он никак не ждал ее. Примерно через месяц.

— Сын? — уставился он на тещу. — Уже?

— Что с тобой? Поглядите-ка на него… Радоваться должен! Все в порядке.

Петер радовался тому, что все в порядке, но огорчался, что в его подсчетах не все сходилось. И сознание этого было тяжко, так тяжко, что на мгновенье вытеснило все прочее.

— По-моему… — пробормотал он, — по-моему, еще рано.

— По-твоему, — подчеркнула женщина, в темноте заглядывая ему в глаза. — О том, милок, с женой толкуй. Только смотри не озоруй, чтоб не было в доме покойника.

Петер содрогнулся и торопливо зашагал домой.

Мать стояла в сенях у очага. В горнице на печи сидели отец и Милкин братишка, учившийся считать на пальцах.

— Где она? — спросил он мать.

— Наверху. Только не шуми, может, спит.

В голосе матери, в воздухе — всюду ощущалась торжественность, какая бывает, когда в доме покойник или роженица.

Петер взошел по ступенькам и неслышно открыл дверь в комнату. Окна были завешены. На комоде тускло горела лампа.

Он тихо подошел к Милке. Она не спала. Красивое лицо ее было бледным и измученным, суровая складка в уголках рта исчезла.

— Я так боялась за тебя, — едва протянула она, вскидывая на него глаза.

Ее беспокойство, ее голос показались Петеру такими трогательными, что все горькие сомнения и вопросы разом испарились. Он видел только Милку, все вокруг нее дышало теплом и покоем материнства.

— Где мой сын? — спросил он, чтобы сразу поставить все на свое место и свалить тяжесть со своей и ее души.

— Здесь, — шевельнула она головой. — Разверни!

Петер развернул лежавший подле нее сверток и увидел маленькое сморщенное личико спящего младенца. Густые черные волосы падали ему на лоб.

Петер снова завернул его.

Спустившись в горницу, он встретил острый и пронзительный взгляд отца.

Рабочие пришли валить лес как раз в ту минуту, когда мать говорила Петеру:

— О чем ты думаешь? Будешь крестить сына? Или некрещеным останется?

— Да я вот собрался в Ровты за кумом.

Не успел он отойти от дома, как к нему подошел краснолицый улыбающийся итальянец.

— Сегодня начнем.

— Сын у меня родился, — сказал Петер. — Надо за кумом сходить.

— Возьми меня, — предложил итальянец. — Чем я не кум, приятель? А сейчас идем с нами. Крестины можно отложить до вечера.

Продар стоял у окна и слушал. «Все идет как по-писаному», — пробормотал он себе под нос, вышел из дому и исчез среди деревьев. Он шел быстрым, решительным шагом, словно его ждало неотложное дело. От поля, прилегающего к мосту, в гору поднималось высохшее русло ручья, похожее на водосточный желоб. У самой вершины оно раздавалось в широкую воронку. Осенью опавшие листья слетали в этот заросший желоб, откуда метельщики сбрасывали их на поля.

Продар поднимался наверх. Ноги скользили на гладкой песчаной земле, идти было трудно. Но он все лез и лез, пыхтя, хватаясь за низкий кустарник и временами останавливаясь, чтоб перевести дух.

Примерно на полпути до вершины он остановился и посмотрел наверх. В трехстах метрах от него сидели лесорубы. На губах у него заиграла улыбка. Улыбка человека, уверенного в своей победе.

Продар поискал глазами наиболее открытое место, прикатил туда валун и сел на него. Здесь должен был пролетать каждый брошенный сверху камень, здесь должно было пройти каждое очищенное от веток дерево. «Здесь я буду сидеть, — сказал он себе. — Пусть валят, ежели у них хватит духу».

Прошло пятнадцать минут, полчаса. Сердце его билось часто-часто. Наверху разговаривали. Продару казалось, что среди других голосов он различает голос сына.