Мицка подумала о муже, представила, как он каждый вечер с доброй улыбкой развязывает свой красный платок, а сын тянет к нему ручонки.

Но однажды он вернется домой мрачный. Не скажет ей ни слова, не улыбнется, даже не взглянет. Его красный платок будет пустым. Сын напрасно станет тянуться к нему — он не возьмет его на руки. Сядет, подопрет голову ладонью и погрузится в тяжкие думы. Потом, обдумав все до конца, сурово взглянет на нее, ударит кулаком по столу и обругает ее последними словами. А если и не обругает, то скажет: «Откуда ты вообще взялась? Убирайся отсюда со своим ребенком — он весь в тебя, на меня не похож ни капли! Бог знает где ты его подцепила!» Или ударит ее и закричит: «Теперь ты мне только служанка, а не жена!» Это, пожалуй, было бы еще не так плохо. Она смолчала бы и осталась у него служанкой. Но может случиться, что он схватит ее ночью за горло и задушит, не сказав ни слова. Или возьмет топор и зарубит ее, а заодно и ребенка.

Представив себе это, Мицка подхватила с полу Тинче и крепко прижалась щекою к его головенке. Нет, нет, нет!

Она подумала о характере Якеца. Он ведь такой добрый и такой мягкий! Потому над ним всегда и потешались. Он просто не в состоянии задушить ее или зарубить топором. Но тут ей вспомнился случай в речинском трактире, когда он неожиданно рассвирепел и ударил кулаком по столу. В конце концов он все-таки может схватить топор и убить ее.

Что толку гадать, как он поступит. Нужно ждать — будущее покажет. Одно неизбежно: однажды вечером он вернется домой, переменившись в лице. Тогда ей надо держать ухо востро.

Этот вечер может наступить сегодня или завтра, через неделю или через месяц. Мицка содрогнулась при мысли о том, что ее тогда ждет. Но чему быть, того не миновать.

Как-то вечером Якец не возвращался домой дольше обычного. Встревоженная Мицка то и дело поглядывала в потемневшие окна, не видать ли его на дороге, прислушивалась, не слыхать ли знакомых шагов. Она не зажигала света, боясь слишком быстро прочесть на его лице то, что было у него в душе.

Наконец он пришел. Его торопливые шаги показались Мицке подозрительными, кровь громко застучала у нее в висках. Она крепко прижала к себе ребенка.

Якец стремительно вошел в дом и начал озираться в темноте, будто в поисках жертвы. У Мицки мороз пробежал по коже, сердце замерло.

— Вы что, спрятались от меня? — послышался привычно ласковый голос Якеца. — Тинче, Тинче!

Мальчик узнал его и запрыгал от радости. У Мицки отлегло от сердца. На сегодня она избавлена от опасности. Надолго ли? До завтра?

Якец зажег свет и взял на руки сына. Он выглядел даже веселее обычного. Мицка, ничего не сказав, сразу пошла готовить ужин. Якец удивился ее молчанию.

— А я что-то купил, — сказал он. — Угадай, Мицка!

Мицка молчала, испугавшись, что голос выдаст ее. Но Якец не стал дожидаться ответа.

— Я купил козу! — поспешил он ее порадовать.

Жена по-прежнему молчала, сделав вид, что удивлена, просто ушам своим не верит.

— В воскресенье приведу. Привяжем ее на лугу, пусть себе пасется.

Такое приобретение было для семьи целым событием. Мицка хорошо это понимала, но все еще не могла отделаться от пережитого испуга. Якец удивлялся, что она никак не выражает своей радости.

— Ты не довольна, Мицка? — спросил он жену. — Не бойся, с ней хлопот немного.

— Что ты, я очень рада, — ответила Мицка. — А коза с молоком? — спросила она, чтобы как-то проявить интерес к покупке.

— Только что были козлята!

Якец с удовольствием вспоминал те дни, когда он мальчишкой пас на лугу коз.

— Завтра и, может, еще день-другой я побуду дома, нужно построить для козы сарайчик, — сказал он за ужином.

Мицка подумала: «Завтра и еще день-другой я проживу спокойно. А потом будь что будет». Половину из того, о чем рассказывал Якец, она не слышала, целиком погруженная в свои мысли.

Якец посмотрел на нее внимательнее. Мицка почувствовала его вопрошающий взгляд, но не подняла глаз. Ночью она долго не спала, боясь, как бы во сне чем-нибудь себя не выдать. Якец тоже заснул не сразу.

— Что с тобой, Мицка, — спросил он ее. — Ты нездорова или чем-то расстроена?

— Ни то, ни другое, — ответила она, злясь на себя и горько усмехаясь.

Наконец Якец заснул и спал крепким сном человека, который весь день провел в тяжелом труде, а Мицка лежала без сна, устремив глаза в потолок. Занавеска на окне осталась незадернутой. За окном была ясная весенняя ночь, светила луна. Откуда-то издалека доносилась песня парней: «Домик мал, но не беда…» Вблизи слышался шум воды. Тишину в комнате нарушало хриплое тиканье часов: тик-тр-р-ак!

«Что-то наши часы плохо ходят», — подумала Мицка, будто только что это заметила. Она тихонько, чтобы не разбудить мужа, приподнялась на локте. Посмотрела на продолговатое, заросшее бородой лицо Якеца; рот его был слегка приоткрыт; тяжело, равномерно поднималась грудь.

— Это он, — шептала сама себе Мицка. — Это его лицо, его тело. Это он ходил за мной по пятам и сделал все, чтобы на мне жениться. Я поклялась ему перед алтарем, и он был предан мне, как слуга. Уезжая на чужбину, он плакал. Что пророчили его слезы?

Сейчас ему еще ничего не известно, он ни о чем не подозревает. Спит сладко, словно младенец, и будет так спать до тех пор, пока не услышит обо всем от чужих людей и не прочтет правды в моих глазах. Что он тогда скажет? О чем меня спросит? И что я ему отвечу?

Она подумала о себе. Мысленно перенеслась в прошлое, в дни своей юности, когда под окно к ней пришел Филипп и она прогнала его. Много раз ее провожали домой парни, они всеми способами пытались соблазнить ее, но она не допускала ничего даже в мыслях. Даже в минуты слабости.

Кто поверит в то, что случилось, когда она сама поверить не может? Многие, наверно, удивятся. Да и Яка, услышав про это, разве не сплюнет с досадой: «Тьфу, все это вранье!»

Над ним станут насмехаться, обзовут дураком, которого жена водит за нос. И все-таки прав будет он. В сердце своем она осталась ему верна.

Но изменить ничего нельзя. После лета приходит не весна, а осень. Грех влечет за собой наказание. И неизбежное придет, как бы случившееся ни казалось ей самой невероятным. В памяти уже все стерлось; если бы тот вечер ей приснился, он бы запомнился ей лучше. Но можно ли так начисто забыть минуту наслаждения? Как бы там ни было, с ней получилось именно так. Не будь страшного свидетельства, которое она носила под сердцем, она могла бы присягнуть, что никакого греха не совершала. Как случилось, что в памяти ее не осталось никакого следа? Потому ли, что уже в следующее мгновенье ее охватило раскаяние? Или потому, что она хотела выбросить это из своего сознания, заставить память молчать?

Несколько минут дурмана, и счастья как не бывало. Муж, дом, ребенок, любовь, хлеб, покой — все рухнуло и катится в пропасть.

Ей показалось, она падает в бездну — машет руками, тщетно пытаясь за что-нибудь ухватиться. Что ждет ее на дне?

Она решила разбудить мужа и во всем ему признаться. Но как это сделать, если она ничего не помнит? Ну, хотя бы рассказать то, что еще осталось в памяти от смутных впечатлений злополучного вечера. Этим она избавит его от горечи, которую он испытает, узнав все от чужих людей. Она будет умолять его наказать ее немедленно или же простить. Может, тогда он обойдется с ней мягче.

— Яка! — окликнула она его. — Яка!

Тот приоткрыл глаза, задержал дыхание. Просыпался он долго и с трудом.

— Что такое? Ты меня звала?

Мицка пожалела, что разбудила его. Мужество изменило ей. Она не находила в себе сил признаться и не знала, что ему сказать.

— Никак не засну, — пробормотала она. — Страшно.

Прошел месяц. Как-то в воскресенье после полудня Якец и Мицка сидели за столом и играли в домино. Мальчик возился на печи.

Последнее время Мицка уже без страха ждала возвращения мужа с работы. Видя, что все остается по-прежнему, что его голос и выражение глаз не меняются, она снова стала беззаботной. Все же она попросила Якеца не задерживаться после работы и идти прямо домой. И не слушать, что болтают злые языки.