Письмо кончалось пожеланиями всего лучшего — сердечными излияниями человека, не знавшего, как полнее выразить свои чувства, да еще с помощью чужого пера. Сбоку была приписка:
«Береги себя и Тинче! До свиданья!»
— Береги себя и Тинче! — повторила Мицка и, неотрывно глядя на письмо, стиснула голову ладонями. Долго сидела она не шевелясь. Потом отыскала в столе чернила и заржавевшее перо. Она писала мужу до тех пор, пока не проснулся и не заплакал ребенок — видно, приснилось что-то страшное.
10
Письмо дошло до Якеца не скоро.
В горах лежал глубокий снег. Сваленный лес целый день спускали по двум большим лесоскатам в долину, грохот стоял с утра до вечера. Несколько рабочих находились внизу и складывали бревна в громадные штабеля. Домой они возвращались поздно вечером, усталые до предела. Тем временем другие уже варили ужин и отдыхали на нарах.
Якец присел на толстый чурбан у огня. Он снял сапоги и сушил брюки и портянки, от которых валил пар.
— Промок до нитки! — пробормотал он.
— Быть не может! — засмеялись вокруг. — У меня штаны — что колокол, до того обледенели. Сушу их, а воды в них все больше — знай себе оттаивают.
— Так оно и есть, — сказал Якец. — Ну да немного потерпеть осталось, скоро конец.
— Конец? — раздался голос Баланта. — Ты что, не знаешь, когда будет конец?
— Когда?
— Когда помрем.
— Знаю, — сказал Якец. — Но передохнуть тоже нужно. Машины и те изнашиваются.
— Яке к жене хочется, — послышался чей-то голос. — Известное дело, женился недавно человек.
— К жене! — засмеялся Балант. — Дней через десять, самое большее — через две недели здесь закончим. Но потом есть еще одна работенка. Месяца на два.
— Черт подери! Где?
— В двух часах ходьбы отсюда. Там подрядчик сбежал. Заработки будут хорошие.
Якец держал над потрескивавшим огнем портянку, голову его сверлили невеселые думы.
— Я поеду домой, — решил он наконец.
— Что ж, поезжай, — проревел Балант, который напускал на себя иногда грозный вид, а на деле был куда добрее. — Проваливай! А денег я тебе не дам. Поезжай один, если хочешь! И пусть жена пришлет деньжонок на дорогу.
Якец не проронил ни слова. Балант внимательно смотрел на него.
— Тебе так тошно? — попытался он загладить свои слова. — Если хочешь уехать, никто тебя задерживать не станет. Только ведь глупо. Работа тут рядом, заработок хороший. Еще два месяца, и получишь столько, будто ты два раза съездил в Румынию, и на дороге сэкономишь. Любовь любовью, а разум, Яка, тоже иногда не мешает иметь.
Якец слушал, и слова Баланта не оставляли его равнодушным. Но он еще ничего окончательно не решил. Тем временем вернулись рабочие из долины.
— Яка, подвинься-ка немного, замерз я как собака, — сказал один из них, с огненно-рыжими волосами.
Якец отошел в угол и опустился на нары. Сев у огня, рыжий отдышался и сказал:
— Яка, ну-ка пляши, я тебе письмо принес!
Рабочие окружили очаг, подскочил и Якец. Рыжий с шутками и прибаутками при свете очага начал читать имена на конвертах. Одно из трех писем было Якецу.
— Яка, это правда, что тебе жена изменяет?
— Молчи, пустобрех! Что, тебе болтать больше не о чем?
Рабочие заговорили о работе, о снеге, о предстоящих заработках и о Якеце забыли. А он забился на нары и вертел письмо в руках, ощупывая его со всех сторон, как будто таким образом он мог узнать, что написала ему Мицка. Он разорвал конверт и при тусклом свете горящих дров увидел, что все четыре странички исписаны сверху донизу.
Рядом с ним лежал паренек, который писал и читал ему письма. Якецу показалось, что парень смотрит на него, и он тронул его за плечо.
— Прочтешь мне письмо?
Парень поднялся. Из щели между бревен он вытащил огарок свечи и зажег его.
Письмо было слезное.
«Дорогой мой муж!
Сегодня вечером я получила твое письмо. Я так ему обрадовалась, что даже плакала, когда читала. Мы тоже шлем тебе привет через все горы и долины и желаем доброго здоровья. Только бы с тобой какой беды не случилось! Я думаю о тебе и днем и ночью и жду не дождусь, когда ты вернешься. Живем мы неплохо, сыты и здоровы, но, когда тебя нет рядом, все мне не в радость. Кажется, я не видала тебя уже много лет. Не сердись на меня за то, что я тебе расскажу: я несколько раз ходила к матери и помогала ей, работы у нее очень много. Но больше я туда не пойду, даже если мать рассердится. Сын и ты для меня дороже всего. Знаешь, сколько рабочих сейчас в долине! Много и из нашей деревни. Работу найти нетрудно, и так еще долго будет. Если приедешь, получишь работу и ты. Будешь с нами каждый вечер, и мне не придется беспокоиться, как-то ты живешь на чужбине, а ты не будешь тревожиться за нас. Ты ведь знаешь, как мне тяжело одной, хотя пока и нет ничего такого уж плохого. Когда получишь письмо, подумай о том, как бы поскорее вернуться. Мы с Тинче ждем тебя не дождемся, и нам будет очень тяжело, если мы еще долго не увидимся…»
И так до самого конца. Якец сложил письмо и спрятал его в карман. Он почувствовал какое-то странное беспокойство.
— Завтра прочтешь мне его еще раз, — сказал он парню.
— Яка тоже с нами поедет, — послышался голос Баланта, кончавшего разговор с рабочими.
— Я не поеду! — решительно сказал Якец. — Не поеду! — повторил он еще раз.
Он проговорил это с таким ожесточением, какого от Якеца никто не ожидал. Люди молчали, не решаясь ему возражать.
11
Мицка сдержала обещание, которое она дала в письме мужу, и больше не ходила к матери в Речину. Мать было послала за нею, но Мицка отговорилась тем, что у нее ребенок прихварывает.
После этого мать пришла к ней сама. Убедившись, что мальчик здоров, она посмотрела на дочь долгим, пристальным взглядом. Та опустила глаза, испугавшись, что мать догадается о ее беде.
— Что с тобой такое?
— Ничего, — ответила Мицка. — Ничего. Я написала Якецу, чтоб он скорей возвращался, — добавила она. — Вот и все.
Мать отступилась от нее. Она наняла еще одного пекаря и время от времени посылала дочери хлеба. Люди стали болтать, что хозяйка спуталась с Адольфом — слишком он стал развязно и нагло вести себя, будто он тут свой человек. Она сразу уволила его под благовидным предлогом. После этого Мицка опять стала заходить к матери, но только в гости, а не для того, чтобы помогать в работе. На лице ее появилось выражение горечи, в смехе звучала затаенная тоска.
Эту горечь и тоску она не смогла скрыть даже от мужа…
Был конец февраля, и солнце начинало уже пригревать, когда однажды на заре Мицка услышала шаги перед домом; ей показалось, что кто-то остановился у дверей. Она прислушалась. Кто-то взялся за дверную скобу и пытался открыть двери в сени.
Мицка встала и вышла в горницу. За окном в полумраке она разглядела темную человеческую фигуру.
— Мицка! Открой!
Это был голос ее мужа. Она почувствовала безудержную радость, смешанную со страхом. Засуетившись, Мицка бросилась в сени и только тут заметила, что раздета. Она вернулась в горницу и накинула на плечи шаль. Якец в нетерпении снова схватился за скобу.
— Сию минуту, — сказала Мицка. — Открываю.
Она отперла дверь, и Якец вошел в сени. Он показался ей ниже ростом, у него отросла борода, лицо округлилось и покраснело. За спиной на веревочных лямках висел мешок. В руках была палка. Ноги он промочил до самых колен.
Какую-то минуту они стояли и смотрели друг на друга, глазами спрашивая о самом главном. Потом оба широко улыбнулись и протянули друг другу руки.
— Добрый вечер! — сказал Якец и рассмеялся. — Вернее, доброе утро! — добавил он весело. — Я не спал, вот мне и кажется, что еще вечер. Ах ты, Мицка! — воскликнул он, радуясь, что снова видит жену, и крепко прижал ее к груди.
После первого взрыва радости — Мицка была смущена и обрадована одновременно — Якец вошел в горницу и огляделся. Домик показался ему сейчас особенно уютным и нарядным. Ведь он долгие месяцы прожил в темной, закопченной лачуге. И кроме того, он снова был со своей семьей, по которой страстно тосковал на чужбине. Он снял заплечный мешок и положил его на скамью у печи.
