— Будешь запираться в доме, — сказал Якец. — Или возьмешь к себе жить какую-нибудь девчонку.

— Обо мне не беспокойся, — ответила Мицка. — Этого я как раз не боюсь. Со мной, Бог даст, ничего не случится.

Якец широко улыбнулся.

— Балант меня ждет. Что ж, пойти и ударить с ним по рукам?

— А когда ехать? — спросила Мицка.

— Кажется, через неделю.

— Если ты думаешь, что так будет лучше, поезжай, — сказала жена, глядя на ребенка и ласково поглаживая рукой его мягкие волосики.

— А ты сама как считаешь?.. — спросил Якец дрожащим голосом, не в силах сдержать свои чувства.

— Поезжай! Конечно, мне хочется, чтобы ты остался дома, но если иначе нельзя… Что-то есть нужно. Ведь ты говоришь, вернешься после Нового года.

Спустя несколько минут Якец уже был в трактире, и они с Балантом ударили по рукам. Балант отсчитал ему несколько банкнот.

— Через неделю, — сказал он, — встретимся в Речине. В пять утра. Каждый берет с собой кирку и топор. Без топорища, конечно.

Прощаясь, и Якец и Мицка плакали. Мицка стояла у порога и долго смотрела вслед Якецу, а он перешел мостик и, все время оглядываясь, махал ей шляпой. Ей было так грустно и так тяжко, будто он уходил от нее навсегда.

В домике стало пусто. Днем Мицка забывала о муже. Она привыкла, что он по утрам уходил на работу и возвращался лишь вечером — озабоченный, но все равно улыбающийся, точно ему все нипочем. Зато ночи были долгими. Постель казалась такой пустой. Вечно ей мерещилось, что наружная дверь не заперта. На чердаке что-то поскрипывало. На дороге всю ночь слышались шаги. Хотя окно в боковушке было плотно занавешено, ей то и дело чудилось, что кто-то заглядывает в комнату, держась руками за решетку.

Теперь, когда просыпался и плакал ребенок, она вставала к нему сама. Дрожа всем телом, она выходила в сени и раздувала в печке огонь. Ребенка пришлось отнять от груди — от постоянного страха и печали у нее пропало молоко. Она стала давать Тинче коровье молоко, разбавленное подслащенной водой. Сначала он заболел от этого, но мальчик он был крепкий и вскоре привык к новой пище.

Мицка очень бережливо расходовала деньги, полученные Якецем от Баланта. Постепенно она свыклась с одиночеством. Чтобы ей было веселее, мать прислала ей десятилетнюю девочку. Она доводилась Мицке дальней родней. У нее была большая голова и такие круглые глаза, будто она все время чему-то удивлялась. Девочка любила Тинче, и Мицка могла спокойно оставлять ребенка на ее попечение.

От Якеца она получила открытку, посланную из какого-то далекого города и написанную чужой, незнакомой рукой. Потом от него долго не было никаких вестей. Мицка так тревожилась, что не спала по ночам. Она пошла к соседям разузнать, пишут ли им мужья. Но те только смеялись:

— Что ж ты думаешь, Яка будет тебе каждый день писать?

Через несколько дней она получила письмо. Оно было коротким — листок бумаги, исписанный карандашом с двух сторон. В нем кратко сообщалось о том, что Якец благополучно добрался до места, что он здоров и работает далеко от жилья и что пошлет ей деньги, как только сможет. В конце стояла приписка — привет ей и Тинче.

Мицка была недовольна письмом, она ждала другого. Хоть бы одно слово о том, что любит ее и скучает.

Она села писать ответ. И только тут почувствовала, что такие слова никак не идут на бумагу. Сказать куда легче. И если она даже их напишет, читать письмо будет кто-то другой — ведь Якец неграмотный, — и этот человек только посмеется. Лишь тогда она поняла, что Якец вынужден кому-то диктовать свои письма, не может же он оповещать весь мир о том, о чем ему, вероятно, больше всего хотелось бы ей сказать.

Думая обо всем этом, Мицка совсем загрустила. Она написала Якецу, что получила его письмо, что она сама здорова и Тинче тоже здоров, что у нее сейчас живет девочка и что она, Мицка, ждет не дождется, когда пройдут дни… Тут у нее потекли слезы и закапали на бумагу. Она пожелала мужу всего доброго и наказала беречь себя и возвращаться домой живым и здоровым.

Письмо она отнесла на почту в Речину. Там она застала целую толпу рабочих.

— Что пишет Яка? — спросила ее мать.

— Пишет, что здоров и все благополучно, — ответила Мицка.

— Начали расширять дорогу. Ты видела? Вот бы ему здесь остаться.

— Если бы он только знал, — вздохнула Мицка. — Вы же ему сами сказали, что еще ничего не известно.

Мицка не могла скрыть своего огорчения. А мать уже забыла о Якеце.

— Все сейчас работаем засучив рукава, — сказала она. — А работы прибавится, и ты поможешь. Разве легко напечь хлеба на такую ораву!

Мать Мицки была предприимчивой женщиной. Умела взяться за дело и не упустить своей выгоды. Когда речь шла о заработке, она забывала богу молиться — только работа, работа без отдыха. Все годы она кое-как перебивалась. Сейчас представилась возможность отложить крейцер-другой на черный день, если, конечно, какой-нибудь проходимец не отобьет у нее заработка. А ведь стоит кого-нибудь из этих оборванных, перепачканных грязью людей оставить без хлеба, и такое вполне может случиться.

Мицка огляделась по сторонам. В кухне и в горнице было жарко, как в печке. Все столы были завалены хлебом. Перед домом рабочий складывал доски, тут же лежал кирпич.

— Что вы тут затеваете, мама?

— Сарай ставлю. Мне нужна новая, большая печь. Сейчас еще кое-как оборачиваюсь. А когда приедет новая партия рабочих, мне не управиться.

— Вам бы надо взять пекаря.

— Взяла. Вчера вечером приехал. Сейчас спит. Но и тебе придется иногда помочь.

— А как же ребенок?

— А на что я тебе послала девчонку?

Мицка поняла, что мать не шутит, как ей показалось вначале. Она решила всех запрячь в работу, всех заставить трудиться и день и ночь. Много лет она мечтала заработать столько денег, чтобы наконец спокойно вздохнуть.

— Ведь и ты будешь не в обиде, — уговаривала ее мать. — Хлеба я тебе всегда дам, сколько нужно. Конечно, принуждать я не могу. Если сама захочешь…

Дочь не знала, что ей ответить. Отказаться она не могла, но и согласиться было трудно. В это время на лестнице, которая вела наверх, появился парень в запорошенной мукою одежде. Спросонья он тер глаза.

— Вот наш пекарь, — сказала мать.

Пекарь сел на ступеньку и уставился на Мицку. Это был молодой парень с чистым, как у девушки, лицом, синие глаза его смотрели ласково, светлые волосы падали на лоб легкими кудрями.

Взгляды их встретились, и они долго не могли отвести их друг от друга. Парень смотрел на нее, как на чудо, а по телу Мицки прошла легкая дрожь.

Она как будто уже видела этого человека. Кажется, он немного похож на Филиппа? Мысленно сравнив их, она решила, что нет, совсем не похож. Этот парень был красивее и наверняка лучше Филиппа.

— Это моя дочь, Мицка, — представила ее мать. — Ну, как, Адольф, выспались?

Парень пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Вы живете тут, в Речине? — спросил он Мицку.

Мицка густо покраснела. Прежде чем она сообразила, что сказать, за нее ответила мать:

— Она замужем, живет в Залесье. Я вот прошу ее как-нибудь прийти нам помочь, а она не соглашается.

— Конечно, нам надо помочь, — сказал Адольф. — Если еще и я ее попрошу, она непременно согласится.

Столько самомнения было в его словах, но молодую женщину они околдовали. Она взглянула на свою руку, на которой сверкало обручальное кольцо.

— Там видно будет, — сказала она.

Но голос ее звучал так, словно она говорила: «Приду».

Образ жены и ребенка Якец увозил с собой в сердце. Он забился в угол вагона и улыбался ярким искрам, летевшим мимо вагонных окон. Они были точно ласковые слова прощанья, провожавшие его всю долгую дорогу. Колеса стучали. Якецу казалось, будто они все время повторяют два имени: «Миц-ка, Тин-че», — и так от станции до станции, от города до города.

До слуха его доносились странные названия чужих краев. Мимо пробегали высокие дома и церкви — чудеса, на которые он глазел в изумлении. Обширная венгерская равнина, поля и степи не имели ни конца, ни края. Прошло два дня, как он уехал из дому, еще не успел добраться до места, а ему уже хотелось назад.