И. Шайтанов ИЗ ПОЭМЫ «ЭНДИМИОН» Прекрасное пленяет навсегда. К нему не остываешь. Никогда Не впасть ему в ничтожество. Все снова Нас будет влечь к испытанному крову С готовым ложем и здоровым сном. И мы затем цветы в гирлянды вьем, Чтоб привязаться больше к чернозему Наперекор томленью и надлому Высоких душ, унынью вопреки И дикости, загнавшей в тупики Исканья наши. Да, назло пороку, Луч красоты в одно мгновенье ока Сгоняет с сердца тучи. Таковы Луна и солнце, шелесты листвы, Гурты овечьи, таковы нарциссы В густой траве, где под прикрытьем мыса Ручьи защиты ищут от жары, И точно так рассыпаны дары Лесной гвоздики на лесной поляне. И таковы великие преданья О славных мертвых первых дней земли, Что мы детьми слыхали иль прочли. ПОСЛЕДНИЕ СОНЕТЫ И ОДЫ (1819) * * * Чему смеялся я сейчас во сне? Ни знаменьем небес, ни адской речью Никто в тиши не отозвался мне… Тогда спросил я сердце человечье: Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, — Чему смеялся я? В ответ — ни звука. Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука. Молчат и бог и ад. И ты молчишь. Чему смеялся я? Познал ли ночью Своей короткой жизни благодать? Но я давно готов ее отдать. Пусть яркий флаг изорван будет в клочья. Сильны любовь и слава смертных дней, И красота сильна. Но смерть сильней. (?) марта 1819 СОН. ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ОТРЫВКА ИЗ ДАНТЕ О ПАОЛО И ФРАНЧЕСКЕ Как устремился к высям окрыленно Гермес, едва был Аргус усыплен, Так, волшебством свирели вдохновленный, Мой дух сковал, сломил и взял в полон Стоокое чудовище вселенной — И ринулся не к холоду небес, Не к Иде целомудренно-надменной, Не к Темпе, где печалился Зевес, — Нет, но туда, к второму кругу ада, Где горестных любовников томит Жестокий дождь, и бьет лавина града, И увлекает вихрь. О скорбный вид Бескровных милых губ, о лик прекрасный: Со мною он везде в круженье тьмы злосчастной! 16 (?) апреля 1819
К СНУ О ты, хранитель тишины ночной, Не пальцев ли твоих прикосновенье Дает глазам, укрытым темнотой, Успокоенье боли и забвенье? О Сон, не дли молитвенный обряд, Закрой глаза мои или во мраке Дождись, когда дремоту расточат Рассыпанные в изголовье маки, Тогда спаси меня, иль отсвет дня Все заблужденья явит, все сомненья; Спаси меня от Совести, тишком Скребущейся, как крот в норе горбатой, Неслышно щелкни смазанным замком И ларь души умолкшей запечатай. (Апрель) 1819 СОНЕТ О СОНЕТЕ Уж если суждено словам брести В оковах тесных — в рифмах наших дней, И должен век свой коротать в плену Сонет певучий, — как бы нам сплести Сандалии потоньше, понежней Поэзии — для ног ее босых? Проверим лиру, каждую струну, Подумаем, что можем мы спасти Прилежным слухом, зоркостью очей. Как царь Мидас ревниво в старину Хранил свой клад, беречь мы будем стих. Прочь мертвый лист из лавровых венков! Пока в неволе музы, мы для них Гирлянды роз сплетем взамен оков. Не позднее 30 апреля 1819 СЛАВА. I Дикарка-слава избегает тех, Кто следует за ней толпой послушной. Имеет мальчик у нее успех Или повеса, к славе равнодушный. Гордячка к тем влюбленным холодней, Кто без нее счастливым быть не хочет. Ей кажется: кто говорит о ней Иль ждет ее, — тот честь ее порочит! Она — цыганка. Нильская волна Ее лица видала отраженье. Поэт влюбленный! Заплати сполна Презреньем за ее пренебреженье. Ты с ней простись учтиво — и рабой Она пойдет, быть может, за тобой! 30 апреля 1819 СЛАВА. II Нельзя и пудинг съесть, и думать, что он есть. Пословица Как жалок ты, живущий в укоризне, В тревожном недоверье к смертным дням: Тебя пугают все страницы жизни, И славы ты себя лишаешь сам; Как если б роза розы растеряла И слива стерла матовый налет Или Наяда карлицею стала И низким мраком затемнила грот; Но розы на кусте благоухают, Для благородных пчел даря нектар, И слива свой налет не отряхает, И своды грота ловят свое эхо, — Зачем же, клянча по миру успеха, В неверии ты сам крадешь свой дар? 30 апреля 1819 ОДА ПСИХЕЕ К незвучным этим снизойдя стихам, Прости, богиня, если я не скрою И ветру ненадежному предам Воспоминанье, сердцу дорогое. Ужель я грезил? или наяву Узнал я взор Психеи пробужденной? Без цели я бродил в глуши зеленой, Как вдруг, застыв, увидел сквозь листву Два существа прекрасных; за сплетенной Завесой стеблей, трав и лепестков Они лежали вместе, и бессонный Родник на сто ладов Баюкал их певучими струями. Душистыми, притихшими глазами Цветы глядели, нежно их обняв; Они покоились в объятьях трав, Переплетясь руками и крылами. Дыханья их живая теплота В одно тепло сливалась, хоть уста Рукою мягкой развела дремота, Чтоб снова поцелуями без счета Они, с румяным расставаясь сном, Готовы были одарять друг друга. Крылатый этот мальчик мне знаком. Но кто его счастливая подруга? В семье бессмертных младшая она, Но чудотворней, чем сама Природа, Прекраснее, чем Солнце и Луна, И Веспер, жук лучистый небосвода; Прекрасней всех — хоть храма нет у ней, Ни алтаря с цветами; Ни гимнов, под навесами ветвей Звучащих вечерами; Ни флейты, ни кифары, ни дымков От смол благоуханных; Ни рощи, ни святыни, ни жрецов, От заклинаний пьяных. О Светлая! давно умолкли оды Античные — и звуки пылких лир, Что, как святыню, воспевали мир: И воздух, и огонь, и твердь, и воды. Но и теперь, хоть это все ушло, Вдали восторгов, ныне заповедных, Я вижу, как меж олимпийцев бледных Искрится это легкое крыло. Так разреши мне быть твоим жрецом, От заклинаний пьяным; Кифарой, флейтой, вьющимся дымком — Дымком благоуханным; Святилищем, и рощей, и певцом, И вещим истуканом. Да, я пророком сделаюсь твоим И возведу уединенный храм В лесу своей души, чтоб мысли-сосны, Со сладкой болью прорастая там, Тянулись ввысь, густы и мироносны. С уступа на уступ, за стволом ствол, Скалистые они покроют гряды, И там, под говор птиц, ручьев и пчел, Уснут в траве пугливые дриады. И в этом средоточье, в тишине Невиданными, дивными цветами, Гирляндами и светлыми звездами, Всем, что едва ли виделось во сне Фантазии — шальному садоводу, Я храм украшу; и тебе в угоду Всех радостей оставлю там ключи, Чтоб никогда ты не глядела хмуро, — И яркий факел, и окно в ночи, Раскрытое для мальчика Амура! |
