И вновь сошлись они при первых звездах,

Взошедших на хрустальный свод небес,

И много раз встречались так при звездах,

Взошедших на хрустальный свод небес,

В беседке, где дышал цветами воздух,

Укрытые от суетных словес, —

Как жаль, что все изменится, что вскоре

Пойдет молва об их великом горе.

Нет, им печали не было дано.

Как много слез излито за влюбленных,

Как много скорби с ними заодно,

Как много воздыханий похоронных, —

Как много повестей сочинено,

Во злато и сафьян переплетенных;

Лишь ту восторгом встретить не могу,

Где Ариадна ждет на берегу.

Хотя в любви — от горечи великой

Лекарство в малой сладости найдешь, —

Дидона тенью странствует безликой,

И нашей деве счастья не вернешь;

Ее жених индийскою гвоздикой

По смерти не был умащен, — так что ж, —

Известно даже пчелам, что недаром

Отравленный цветок манит нектаром.

В дому у братьев девушка жила.

Неисчислимы были их доходы

От шахт и фабрик, где царила мгла, —

Где освещались факелами своды,

Где под кнутами корчились тела

Невольников, не ведавших свободы, —

И люди, коченея, день-деньской

Песок перемывали золотой.

Для них ловец жемчужин на Цейлоне

Нырял, чтобы не вынырнуть потом;

Для них, припав ко льду в предсмертном стоне,

Лежал тюлень, пронзенный гарпуном;

Для них вершились травли и погони;

И меж людей, задавленных трудом,

Два брата — бережливы, терпеливы —

Вращали ловко жернова наживы.

А чем гордиться? Тем ли, что фонтан

Не столь плаксив, как нищего гримаса?

А чем гордиться? Тем ли, что тимьян

Благоуханней, чем гнилое мясо?

А чем гордиться? Тем ли, что карман

Набит не хуже, чем казна Мидаса?

А чем гордиться? Пусть ответ дадут:

Во имя правды, чем гордиться тут?

Так жили оба, жизнь свою запрятав

Подалее от взоров бедняка,

В наживе достигая результатов,

Как два еврея, два ростовщика,

Два мытаря, два мула для дукатов,

Два ястреба, два жадных паука,

Искусно изучившие наречья

Иберии, Тосканы, Междуречья.

Но как смогли исчадия контор

Проведать, что в душе таит девица?

Как уследить сумел их жадный взор,

К какой наживе юноша стремится?

О, лучше б их сразил библейский мор!

Но братьям не случилось ошибиться:

Пусть каждый, кто огнем любви объят,

Как заяц на бегу, глядит назад.

Боккаччо, сочинитель превосходный,

Прошу прощенья за свою вину,

У рощ твоих, у нивы многоплодной,

У роз твоих, что влюблены в луну,

У мирты, у лилеи благородной,

Что никнет у мелодии в плену, —

Простите, что в печальный тон рассказа

Закралась дерзкая, чужая фраза.

Прости меня, Боккаччо, и тогда

Рассказ пойдет спокойно, как пристало;

Прости, на строки этого труда

Взирая благосклонно с пьедестала;

Ты в рифмы облачен — и не беда,

Что проза старая поэмой стала,

Что ты стихом английским зазвучал,

Что ветер севера тебя помчал.

Проведали злокозненные братья,

Что их сестра и юноша младой

Друг другу дарят вздохи и объятья, —

Хозяева, забывшие покой,

Лоренцо слали тайные проклятья, —

Слуге остаться надлежит слугой! —

Для братьев было выгодней и проще

Отдать сестру за фабрики и рощи.

Не раз кусали губы два дельца

И меж собою совещались много,

Каким путем остановить юнца, —

И вот, обдумав все и взвесив строго,

Искоренили жалость до конца,

Под планом подведя черту итога, —

Решенье братьев было таково:

Убить Лоренцо и зарыть его.

Однажды юноша пред балюстрадой

Стоял, встречая солнечный восход,

Не зная, что по свежим росам сада

К нему спешат хозяева, — и вот

Услышал он: «Хотя нежна прохлада,

Лоренцо, но, однако, труд не ждет:

Садись в седло, послушайся совета,

Сколь ни приятен тихий час рассвета.

Сегодня мы намерены с утра

Скакать по направленью к Апеннинам,

Покуда солнцу не придет пора

В ветвях шиповника пылать рубином».

Не зная, что за страшная игра

Ведется ими с юношей невинным,

Склонил Лоренцо свой покорный взгляд

И поспешил к себе сменить наряд.