27 февраля 1817 НА ПОЛУЧЕНИЕ ЛАВРОВОГО ВЕНКА ОТ ЛИ ХАНТА Минуты мчатся, но прозренья нет: Досель мой разум неземная сила В дельфийский лабиринт не погрузила, Бессмертной мысли мне не брезжит свет. За щедрость чем воздать тебе, поэт? Она две ветки хрупкие скрепила И мне венок торжественный вручила, Но в тягость мне мечты моей предмет. Летят минуты. Где же упоенье Высоких грез? Увы, я их лишен. Гляжу на вечное ниспроверженье Венцов земных, Тюрбанов и Корон, И в странные пускаюсь размышленья О всех, кто славою превознесен. Февраль 1817 ДАМАМ, КОТОРЫЕ ВИДЕЛИ МЕНЯ УВЕНЧАННЫМ Венок лавровый! Что во всей вселенной С тобой сравнится, о счастливый круг? Луны ли нимб — иль пенье трех подруг В гармонии девически блаженной? Иль трепет моря, нежный и мгновенный, Что зимородок нагоняет вдруг? Иль розан утренний, росист и туг? Но все сравнения несовершенны. Сравню ль с тобой серебряный поток Апрельских слез, иль майские луга, Иль бабочек июньских появленье? О нет, всего пленительней — венок; Но, глаз прекрасных преданный слуга, Он вам приносит дань благоговенья. Февраль 1817 ОДА АПОЛЛОНУ Бог золотого лука, И золотой кифары, И золотого света, — О колесничий ярый, Чья колесница, Тьму разгоняя, мчится, Как же избегнул кары Я, нацепивший сдуру лавровый твой венок, Славы твоей эмблему, Дивную диадему — Или червю такому ты не отмщаешь, бог?! О, Аполлон Дельфийский! Зевс потрясал громами, Спутник его крылатый, Перья свирепо вздыбив, Щерился, но раскаты, Словно под спудом, Глохли, сменяясь гудом: Но почему ж меня ты Спас от расплаты лютой, но для чего же ты Нежные тронул струны И усмирил перуны; Этакой-то личинке — таинство доброты?! О, Аполлон Дельфийский! Близилась ночь. Плеяды Были уже в дозоре; И по соседству с ними Шумно трудилось море, Эхо тревожа; Чуден был мир, — и кто же, Кто же себе на горе Лавры себе присвоил, а уж решил, что — власть, И ухмылялся мерзко, И похвалялся дерзко, И вот теперь возжаждал ниц пред тобою пасть?! О, Аполлон Дельфийский! Февраль — март 1817
ПРИ ОСМОТРЕ ОБЛОМКОВ ПАРФЕНОНА, ПРИВЕЗЕННЫХ ЭЛГИНОМ Изнемогла душа моя… Тяжел Груз бренности, как вязкая дремота; Богам под стать те выступы, те своды, А мне гласят; ты к смерти подошел, — Так гибнет, в небо вперившись, орел. Одну отраду мне дала природа: Лить слезы, что не будит для полета Меня пастух рассветных туч, Эол. Восторг ума, бессильного — причиной Тому, что сердце мучает разлад. Томит тоска от красоты старинной, В которой все: Эллады гордый клад, И варварство веков, и над пучиной Блеск утра — и величия закат. Не позднее 3 марта 1817 БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ вкупе с сонетом, написанным при осмотре обломков Парфенона, привезенных Элгином Прости мне, Хейдон: о великом ясно Заговорить мне недостанет сил; Прости — орлиных не расправить крыл, Не отыскать желаемое страстно. Но будь мое стремленье не напрасно — С вершины той, где ключ кастальский бил, Раскат могучий я бы подхватил Стихом бестрепетным, гремящим властно. Знай: был бы он тебе с благоговеньем, Тебе по праву пылко посвящен: Когда толпа с тупым недоуменьем На дар небес взирала — озарен Звезды Востока трепетным свеченьем, Ты первым к ней ступил — свой принести поклон. Не позднее 3 марта 1817 НА ПОЭМУ ЛИ ХАНТА «ПОВЕСТЬ О РИМИНИ» Ты любишь созерцать зарю вполглаза, Прильнув к подушке заспанной щекой? Очарованью этого рассказа Поддайся — и проникнешься тоской По луговине с плещущей рекой. Твой медлит взор: небесный блеск не сразу Он пьет, скользя по Веспера алмазу. Тебя объемлет звездный свет, покой, Как этот стих о ночи, осиянной Божественной охотницей Дианой. А если ты отчасти моралист, Твой дух найдет в бору приют желанный, Где ель роняет шишки, воздух мглист, Поют зорянки, сохнет палый лист. Не позднее 25 марта 1817 МОРЕ Шепча про вечность, спит оно у шхер, И вдруг, расколыхавшись, входит в гроты, И топит их без жалости и счета, И что-то шепчет, выйдя из пещер. А то, бывает, тише не в пример, Оберегает ракушки дремоту На берегу, куда ее с излету Последний шквал занес во весь карьер. Сюда, трудом ослабившие зренье! Обширность моря даст глазам покой. И вы, о жертвы жизни городской, Оглохшие от мелкой дребедени, Задумайтесь под мерный шум морской, Пока сирен не различите пенья! |
