– Ну и какими же? – засмеялась Наденька.

– Здравствуйте и до свидания.

– Это три слова.

– Не придирайся.

Рабочий стол Вовчика располагался перед столом Ивана, и тот сидел к нему спиной. Как-то под конец рабочего дня Иван, заканчивая какую-то бумагу, обратился к нему:

– Володя, ручка кончилась. Дай дописать две строки.

Вовчик сидел развалившись на стуле и крутил в руке обгрызенную ручку. Остальные тоже ждали конца работы. Вовчик, не переменяя позы, громко в тишине сказал:

– Не дам.

– Да я сейчас тебе верну.

– Не дам. А хочешь – купи.

– Сколько?

– Три рубля.

– Трёшки у меня нет, даю пять, – моментально среагировал Иван.

– Вы что, с ума свихнулись, два дурака, – возмутилась Дина Петровна.

– Вот, возьми мою, – предложила она.

Дина Петровна помнила военные и послевоенные годы, помнила, как с мужем поднимали детей. Помнила, как в 1963 году надо было сдать три рубля в школу на комплект новых учебников для дочери и пришлось занимать у соседки.

– Дина Петровна, спасибо. Я хочу купить свою.

Иван встал, подошёл к Вовчику и положил перед ним купюру, тот, не поднимая головы и молча, передал ему ручку.

Наутро Надежда в коридоре спросила Ивана:

– Как твоя бесценная покупка? Бережёшь?

– Выбросил… Но ты ведь не это хочешь сказать… Это была лишь прелюдия к главному твоему вопросу – ну, спрашивай.

Надежда долго внимательно смотрела на Ивана: не поторопилась ли она с выводами относительно него, потом с улыбкой спросила:

– Зачем ты Вовчика унизил при всех?

– Я думаю, что он этого даже не понял: для него это выгодная сделка. А потом, зачем он хотел унизить меня?

Надя приподняла брови, еле заметно улыбнулась и, хотя сама всё понимала, всё-таки желала услышать, что скажет Иван, а потому как бы удивилась:

– Каким же образом?

– Согласись, что он не собирался мне продавать ручку. Он не мог предположить, что найдётся идиот, готовый в десятки раз переплатить. Он полагал, что деньги для всех важнее чести, и здесь он уподобил меня своей персоне, чем и унизил меня.

Надежда внутренне аплодировала, потом с загадочной улыбкой сказала:

– Думаю, что из тебя может выйти толк… со временем.

В отделе отношение к Ивану оставалось прежним – добродушным, но многие его считали ещё не повзрослевшим. И потому к нему могли запросто обратиться с вопросом, который малознакомым людям не задают.

– Ваня, а тебе какие девушки больше нравятся: тёмные или светлые? – спросила Дина Петровна, уже пожившая на этом свете и считавшая, что имеет право спрашивать молодых обо всём.

– Ни чёрные, ни белые, и даже к крутому изгибу бедра я равнодушен. Мне нравятся умные.

– Ваня, с такими мыслями ты себе жену не найдёшь.

В этом месте Виктор Андреевич, доселе молчавший, не мог удержаться:

– Ваня, женщин не слушай – они тебе сейчас наговорят. Мужику делать вообще ничего не надо. На холостого мужика к тридцати годам бабы сами налипнут, всех сортов – выбирай не хочу.

Услышанное одной непременно становилось достоянием всех остальных, и постепенно, шаг за шагом, отношение к Ивану менялось.

Иван тоже привык к новому коллективу, преимущественно женскому, но случалось, что женщины его удивляли.

Однажды на работу Надежда Исааковна пришла в новом платье, по случаю своего дня рождения. В тот момент ей исполнилось 45. Альбина, вечно улыбающаяся женщина и щедрая на добрые слова окружающим, была существенно её моложе и симпатичнее. И вот, пристально оглядев её, Альбина говорит: «Надежда Исааковна, всё хорошо, – потом, обращаясь как бы ко всем, восхищённо завершила: – Сорок пять, а всё при ней». Иван не запомнил бы этот эпизод, если бы не реакция Надежды Исааковны. Она зарделась от счастья и стала поворачиваться то одним боком, то другим, показывая со всех сторон и платье, и фигуру.

Бывало, от скуки у Лены и Нади иногда возникало желание подшутить над Ванечкой – доброжелательно, без злобы, и желательно так, чтобы он сам об этом не догадался.

В ходе какого-то пустого разговора, в котором участвовал и Иван, Лена переглянулась с Надеждой, лукаво улыбаясь и обозначая на щеках замечательные ямочки, потом приняла серьёзный вид и, обращаясь к Ивану, спросила его:

– Ваня, а у вас в МГУ факультет ботаники есть?

Смеющиеся глаза выдавали её, Надежда отвернулась в сторону, беззвучно хихикая, а Иван, святая простота, ничего не понимал.

– Да, конечно, но он в составе факультета биологии, которому скоро будет уже 50 лет. У меня там хороший знакомый, Паша, учился.

У Надежды вздрагивали плечи, половину лица она закрыла рукой.

– А ты что же с ним не пошёл? – удивлённо-картинно в сторону Нади, но тут же с серьёзным лицом обернувшись к Ивану, спросила Лена.

И только сейчас Иван обратил внимание на Надю и заподозрил, что над ним смеются.

– Ванечка, не обижайся, мы вовсе не хотели тебя обидеть, ты нас неправильно понял, – примирительно, со светлой и весёлой улыбкой сказала Лена.

Лена говорила «мы», хотя в спектакле участвовали двое: она и Иван, Надя же была активным зрителем и продолжала сидеть отвернувшись, не в силах сдержать смех, повернись она. Подождав немного, Лена продолжила:

– Ванечка, скажи нам: у вас в группе девушки были?

– Были, – ответил Иван, не понимая, к чему теперь она клонит.

– Сколько? – уже, повернувшись, спросила Надя.

– Две штуки.

Улыбки с лиц Лены и Нади сошли, они переглянулись, потом улыбки снова появились, но уже с оттенком недоумения и возмущения, а Надя обратилась к Лене:

– Каков хам: он нас штуками меряет.

Лена согласилась с Надей движением головы, а у Ивана спросила:

– Молодой человек, кто вас воспитывал?

– Каждый человек сам себя воспитывает.

Лена задумалась, посмотрела в сторону Нади, потом обернулась к Ивану:

– Ванечка, ты ещё и плагиатом занимаешься.

– В каком смысле? – удивился Иван, окончательно сбитый с толку.

– Твои последние слова принадлежат Евгению Базарову. Ты слышал о таком?

Иван покраснел: он никогда ни у кого не списывал и был абсолютно уверен, что он самостоятельно пришёл к этому. Но вдруг он что-то вспомнил:

– А слова «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» кому принадлежат? – спросил он напряжённым голосом.

– Ванечка, мы тоже в школе учились, поэтому строки Александра Сергеевича знаем.

– А вы знаете, что Пушкин их почти списал у Франсуа Ларошфуко, жившего за два века до него? Или, может быть, просто Пушкин пришёл к аналогичному мнению, но самостоятельно?

– И что же до Пушкина насочинял Ларошфуко? – спросила Лена.

– «Нет вернее средства разжечь страсть, чем самому хранить холод».

С этими словами Иван встал и вышел. Когда он скрылся из вида, Виктор Андреевич заметил, обращаясь к Лене и Наде:

– Беспричинно и несправедливо вы потешаетесь над ним. Вам кажется, что он невоспитанный, неотёсанный, но это не главное в нём. Вы поймите – человек с дипломом мехмата по определению не может быть глупым. Его просто надо мягко подтолкнуть в нужном направлении, и он себя покажет. При наборе новобранцев в римские легионы обращали внимание – не догадаетесь на что – на способность краснеть. Это считалось вернейшим признаком взрывного темперамента, первейшего в бою качества. Вам же он представляется мягкотелым тюфяком.

– Виктор Андреевич, да мы его любим, мы его так иногда просто мягко журим… для его же пользы, – оправдывалась Лена.

Виктор Андреевич продолжил:

– Весь этот ваш этикет: в какой руке вилку держать, что, как, где говорить, и ещё много чего напридуманного – есть установленный набор правил в стандартных ситуациях. Этому, при желании, можно научить любого. Но проблема для тупого знатока правил заключается в том, что жизненных ситуаций огромное море и он часто не может извлечь из своего багажа правильные приёмы действий в конкретном случае, который не может соотнести со стандартным набором правил. Поэтому истинной культурой отличаются не знатоки правил, а высокоинтеллектуальные люди, уважающие других.