Первое время, с месяц, Виктор Андреевич особенно опекал Ивана: рассказывал о структуре отдела, кто чем занимается, по каким вопросам происходит взаимодействие со смежными отделами, и обратил внимание на прочие очень важные мелочи в работе, которых нет в университетских учебниках.

Пообщавшись с Иваном, он составил о нём своё мнение, но ни с кем не делился. Постепенно рабочее взаимодействие стало минимальным. Впрочем, стол Ивана располагался рядом и Иван всегда мог спросить ему необходимое.

Помещение, в котором располагался отдел, было огромным – около 500 квадратных метров. Между собой работники называли его конюшней. Оно было разделено поперечными и продольными колоннами на четыре части, между колоннами стояли шкафы и стеллажи. Сектора отдела занимали каждый свою часть. Свободное пространство над шкафами позволяло, при необходимости, докричаться до другого конца зала, поэтому часто, например, можно было слышать: «Елена Петровна, ты на месте? Сейчас подойду».

На входе располагался стол дежурного с телефоном, по которому можно было даже позвонить домой. В обязанности дежурного входило приглашать к телефону по звонкам из других городов или сообщать звонящим из других отделов, на работе ли сегодня нужный ему человек. Часто звонили мамы или дети, но при этом надо было следить, чтобы сотрудники долго не заговаривались.

Столы в секторах были расположены, как школьные парты, в три ряда. Стол Ивана был третьим в среднем ряду. Лена и Надя сидели за первыми «партами», при желании он мог слышать их разговоры. Их столы упирались в ряд шкафов, дверки которых открывались уже в другой сектор.

Через две недели после прихода Ивану было поручено заниматься расчётом траекторий полёта нового изделия. Ответственность была небольшая, так как программа расчёта была давно написана, ему надо было просто вводить исходные данные. Однако, не меняя основы, он несколько исправил программу и упростил алгоритм расчёта, удалив из него ненужные части, наслоившиеся за годы. Работа его не тяготила, но самое неприятное для него началось примерно через месяц, когда его послали уточнить отдельные детали в смежный отдел. И он, имея университетское, а не инженерное образование, разговаривать на равных с инженерами не мог, поэтому вернулся он раздосадованный и злой на себя. После пары таких визитов он с удовольствием согласился поехать в колхоз на две недели.

Возвратившись, он понял, что его отсутствие осталось незамеченным. Его работу запросто выполнил другой. Но он был доволен сменой обстановки и в дальнейшем охотно соглашался ездить и на стройку, и в колхоз, тем более, что положенный отпуск был не скоро. Работников сектора также это устраивало, так как многим, обременённым семьёй, ехать не хотелось.

Иван в школе был младше своих одноклассников на год, а некоторых на два, к тому же был отличником и шёл на золотую медаль, поэтому уважением не пользовался. К нему относились как к недоростку. Подобное отношение сделало его замкнутым и себе на уме. В университете всё было по-другому: здесь не было взрослых и маленьких, здесь все были равны. Свобода студенческой жизни раскрепостила его, он общался со всеми с удовольствием, находя в этом общении новые для него радостные краски. Все они, опьянённые свободой, наслаждались жизнью и несли всевозможную чепуху. Товарищи были не восприимчивы или равнодушны к своим и его словесным несуразицам.

На работу во взрослый коллектив он попал, будучи фактически ещё ребёнком. Он был неуклюж, не знал, как себя держать, стеснялся и краснел непонятно от чего. Молодая девушка, пришедшая с ним на работу в июле двумя неделями раньше, удивила его в первый же день. Когда Виктор Андреевич чихнул, девушка – кажется, её представили как Надю – обернулась и сказала: «Будьте здоровы, Виктор Андреевич». Так повторялось каждый раз. Она произносила эти слова с такой доброжелательностью, что никак нельзя было усомниться в её искренности. Ивану же казалось, что приличнее было бы вовсе «не заметить» чихание. Он снова очутился как бы в школе, но в другой – школе жизни. За глаза женщины окрестили его ботаником с мехмата.

Иван вскользь где-то слышал или, может быть, читал о любви с первого взгляда, но, давно аналитически разобрав вопрос, решил, что говорящие не понимают или врут. И вдруг это случилось с ним, однако совсем не с первого взгляда, а со случайного слова. Он отработал уже месяца два, виделся с Надеждой почти каждый день, но не обращал на неё никакого заинтересованного внимания и не разговаривал с ней, кроме как по рабочим мелочам. Он не прислушивался и к её разговорам с Леной, с которой она только и общалась на первых порах.

Удивление и восхищение возникли, когда он, стоя спиной, услышал обрывок её разговора с Леной. До него донеслись слова Надежды: «Восторгаться надо не певцом, а композитором и поэтом: это они создали песню, а актёр лишь исполнил». Он узнал её голос и удивился, что эту мысль высказала молодая девушка. Не было нужды поворачиваться, но он не смог удержаться и обернулся. Обе девушки этого не заметили. «Да, это она», – повторил он мысленно.

В тот же день, выйдя после обеда из столовой, он случайно нагнал обеих. Они шли не торопясь и говорили, вероятно, то ли вообще о поэзии, то ли о Блоке. Не доходя до них, он замедлил шаг, услышав, как Надежда начала читать: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…» Она читала так пронзительно, что он остановился, не желая вспугнуть и вторгаться в её личное пространство, и подождал, когда они удалятся.

Эти два эпизода, в которых не было не только визуального контакта, но и не было никакого взгляда, тем не менее взволновали его необычайно. Но на его шаги к сближению он неожиданно получил насмешливый отпор. Попытки какого-то разговора кончались обычно его конфузом.

Раз как-то, входя в дверь рядом со столом дежурного, он умудрился рассыпать колоду перфокарт, к неудержимому веселью Нади, которая в тот день дежурила. Собрать было можно, но сложить их обратно в правильном порядке было нереально. Наблюдая за Иваном, она заметила:

– Ванечка, я поняла, о ком говорят: «Не может ни войти, ни выйти».

Что говорить и как вести себя в ситуациях, когда над ним откровенно потешаются, а дать отпор силой или грубостью невозможно, он не знал.

На следующий день Иван пришёл на работу в свитере, который был почти под горло. Из-под свитера торчал край узла галстука. Надежда поздоровалась, широко улыбнулась и моментально заметила:

– Ванечка, галстук под водолазку не надевают.

Иван снова растерялся и, сам не понимая, что он хочет, произнёс:

– А ну-ка, иди сюда.

– Сейчас прямо и приду, разбежался, – отпарировала она.

Другой раз он пришёл на работу с забинтованным пальцем. Надя участливо поинтересовалась:

– Что у тебя с рукой?

Иван считал, что жаловаться и рассказывать о своих болячках для мужчины недопустимо, поэтому уклонился от ответа и, не подумав, брякнул:

– Да в метро крокодил вылез из-под лавки и укусил.

– Ты, может быть, думаешь, что сказал что-то умное? Не хочешь – не говори, – бросила она с пренебрежением, повернулась и ушла.

Иван опять остался в дураках.

Случайным образом неделю спустя они вчетвером пошли в столовую. Иван, переходя улицу и уступая дорогу заводской машине, обошёл её сзади, разминувшись на какие-то сантиметры. Надя сделала ему замечание, на что Иван ответил:

– Я часто перехожу вот так – сзади и впритык.

Надя посмотрела на него, ухмыльнулась и снова «опустила» его:

– Если бы ты так уступал место идущей корове, она бы непременно тебя лягнула. Ты пойми простую вещь: что должен чувствовать водитель, когда какой-то идиот таким образом переходит дорогу. Если ты стукнешься лбом, то это не только твои проблемы, но и проблемы водителя. Ты, верно, о водителе не думал, упиваясь своей бесшабашностью.

Потом она после паузы добавила:

– И ещё я замечаю, что ты пытаешься в разговоре иногда вставлять умные мысли. Вот только любые умные мысли умны к месту. А если не к месту, то это – праздное умничанье.