Это была естественная гордыня, бездумное себялюбие, из-за чего Крюк лишился всего. Самодовольное высокомерие, которое заставило Питера забыть о том, Джеймс хотел вернуться домой, к своим родителям, к своей прежней жизни, к женщине, которую полюбил.

Он занес крюк над ним, пристально глядя на пульсирующую вену на шее. Но его глаза отказывались смотреть на это. Он не мог смотреть, как пронзает кожу и вену Питера Пэна. Это было слишком жестоко, слишком бесчеловечно, слишком преднамеренно. Вдобавок ко всему, ему послышался голос отца, делающий ему замечание.

- Как нехорошо, Джеймс.

Крюк закусил губу, скрепя зубами. Видение его отца было оправданным, нехотя признал он. Убивать мальчишку во сне было признаком дурного воспитания.

Само собой все это вызвало некоторые затруднения. Он не мог убить мальчика, пока тот был без сознания. Если бы он это сделал, то порвал бы все ниточки, которые связывают его с живущим в нем воспитанником Итона. А он не хотел совсем избавлять от него.

Очевидно, что нужно разбудить Пэна, и сражаться с ним один на один. Но в глубине души он знал, что если выберет честный путь и разбудит его, то это будет сравнимо с попыткой суицида.

Суицид. Крюк поднял голову, и у него тут же зародилась третья мысль. Он не мог поверить, что она не пришла ему на ум раньше. Он тихонько положил свою шпагу, и опустил руку в карман, сжимая пальцами флакончик. Вот он, способ соединить воедино свою честь и желание жить.

На столе рядом с кроватью, где лежал Питер, стояла маленькая чашечка. Она была чем-то наполнена, но Крюк не понял, чем именно. Крюк опустился на колени перед чашкой, вздрогнув, когда Пэн дернулся во сне. Крюк успокоился. Через несколько секунд он расслабился, и вновь вернулся к своему замыслу.

Он держал флакон в одной руке, а другой с помощью крюка проткнул пробку и вылил содержимое. Ему было не по себе от наличия яда, находящегося так близко к нему, от чего его рука немного дрожала. Но, несмотря на жар, распространяющийся от щек к шее и умолявший Крюка остановиться, он поднес флакон к чашке и перевернул его. Из него упало пять больших капель, растворившихся в жидкости, слегка обесцвечивая ее.

Стараясь не думать о своем поступке, он был уверен, что достиг такой степени подлости, которую никогда не хотел бы познать. По крайней мере, не в таких подробностях. Но дело было сделано.

Крюк пробирался вверх по дереву и, когда дошел до вершины, его кожу жгло от заноз. Но нечто другое снедало его совесть. Холод его не успокаивал. Он накинул камзол на плечи и надел на голову шляпу, от полей которой на лицо падала тень. И Крюк скрылся в ночи.

Сейчас Нетландия казалась менее растерянной, менее буйной. Листва, как и звезды, замедлила ход жизни. Лес потемнел, и теперь больше соответствовал происходящим событиям... Непроходимый, мрачный и решительный. Мир словно затаил дыхание.

Будучи наедине со своими мыслями, он задавался вопросом, выпьет ли Пэн яд, как только проснется, или же не обратит на чашку никакого внимания? А если все же выпьет, то умрет ли? Или же Нетландия подготовит для него какое-нибудь противоядие? Возможно ли вообще убить Питера?

И, как это часто бывает у Крюка, в нем боролись две стороны. Одна говорила, что нет, Нетландия принадлежит Питеру и любит его, а Питер - ее сердце. Так как Нетландию невозможно уничтожить, то и ее сердце тоже. Но другая сторона пришла к выводу, что Питер, хоть и был, без сомнений, фантастическим и невероятно защищенным без видимых причин, оставался все же мальчиком и может погибнуть, как и любой другой. Каким-то образом Крюк верил обеим сторонам.

Когда он вышел на его с Тигровой Лилией поляну, то тут же замер. Он не намеревался идти туда.

Он что-то проворчал и, не останавливаясь, быстро пошел через луг.

- Выпьет ли он яд? Умрет ли сегодня ночью? - громко бормотал он, что говорило о том, что он начал серьезно сомневаться. Но как только он произнес эти слова, услышал слабый звон колокольчиков. Он остановился и поднял глаза.

Над головой сверкал маленький комочек света, который снова затрезвонил. Проклятые феи. Ему никогда не удавалось понять, о чем они говорят. Он отшвырнул ее и пошел дальше в сторону Мэйна, продолжая бормотать про себя.

Когда показался корабль, на лице Крюка не появилось и намека на улыбку. Он знал, что помимо яда существовала еще группка детей. Группа, с которой он и понятия не имел, как справиться. Все это очень сильно зависело от Пэна, умрет он или нет. Но Крюк подумал, что выбора у него нет, остается только ждать.

Сегодня ночью или, возможно, завтра утром вся Нетландия будет спокойно жить дальше, или же будет оплакивать смерть Питера Пэна.

Крюк перебрасывал монетку через свой крюк снова и снова, мрачно посматривая на окно. Ночью было сложно определить, какая там погода. Было не особо холодно, но и не очень тепло, все выглядело просто черным. Никакого намека на то, как там Пэн - жив или нет.

Если Пэн умрет, он решил отпустить детей. Он даже не обдумывал этот вопрос. Конечно, они останутся в Нетландии без вожака в лице Пэна, но это лучше, чем умереть. Если же Пэн останется жив, это вызовет трудности.

По большей части, он ожидал, что Питер выживет. Он сомневался, что яд одолеет его, неважно, насколько он смертельный. Обстоятельства сложатся таким образом, чтобы мальчишка спасся, он был уверен. И тогда, не желая этого, ему нужно обдумать, что будет, когда Пэн прилетит на его корабль. Если, конечно же, прилетит.

Может быть, ему стоит казнить Потерянных, чтобы приманить его. Он был уверен, что Пэн почувствует, если его товарищи окажутся в опасности. Скорее да, чем нет, Пэн объявится прежде, чем он вонзит крюк в одного из них. Крюк прикусил щеку и задумался.

Затем снова выглянул в окно. За окном стало пасмурно, а на стекле образовалась корочка льда. Мгла. Лед. Он подскочил, роняя монету на пол.

Холод и темнота за окном означали лишь одно.

Пэн был мертв.

Крюк выскочил из каюты, улыбаясь морозному ветру. Холод колол его лицо, руки, каждую часть тела, не скрытую одеждой. Он растопырил пальцы и вытянул руки, наслаждаясь холодом. Крошечные серые снежинки кружились на ветру и падали на его волосы, он громко рассмеялся.

Это был мрачный, полный боли смех, такой, что вызывает сомнение, действительно ли это смех. Да еще и посреди ночи. Смех перерастал во что-то еще более безумное, и постепенно, все, кто был на корабле, повернули к нему головы.

- Капитан? - позвал Сми, ковыляя к нему.

Смех Крюка утих, безумием теперь искрились лишь глаза.

- Вы в порядке, сэр?

Крюк огляделся вокруг, на деревьях шелестели коричнево-зеленые листья, он высунул язык, словно пробуя воздух на вкус.

- Конечно, я в порядке, Сми. Чудесно, прекрасно, восхитительно. Ты же сейчас стоишь здесь, рядом со мной, разве нет?

- Эмм, да, с вами, - выпалил Сми.

- Тогда ты видишь, что я полностью, совершенно в порядке. - Он широко улыбнулся, на щеках даже появились ямочки.

Сми нахмурился. На его лице от холода, а, может, и от непонятно откуда взявшегося смущения, появился румянец. Он подошел к кучке детей, которые до сих пор были связаны, чтобы не улетели. Хотя это вряд ли можно было назвать связыванием. Скорее едва затянутые, ослабленные и свисающие веревки. Крюк задавался вопросом, как они еще не выпутались из них. У нескольких ребят была свободна большая часть тела.

Самый маленький из детей, в котором он узнал Чуточку, вытянул руки и схватил Сми за подол рубахи. Другой, не знакомый Крюку, ребенок выхватил у Сми очки и надел на себя, от чего его глаза стали выглядеть больше. Сми отскочил назад и чуть не упал, а маленькие пленники залились смехом. Крюк лишь потряс головой.

Все эти действия между Сми и детьми тихонько кольнули сердце Крюка и подарили ощущение пустоты. Сми махал своим клинком, пытаясь выглядеть угрожающе. Большинство детей вопили и отскакивали от него, но делали это так, будто шарахались от страшных истории, и просили родителей рассказать их снова.