Тао осторожно развернула его и в изумлении раскрыла рот.

— С ума сойти! — воскликнула она. — Это Кан нарисовал? Мама ему все рассказала?

— Ничего она не рассказывала. Но даже если он каким‑то образом узнал, суть не в этом. Не в вас.

— Да, пожалуй, — протянула Тао и постучала пальцем по фигурке, которая на рисунке Кана изображала меня. — А это что за штуковины?

— Следы старого заклинания. Кан не мог их увидеть.

— Слушай, — сказала Тао, — давай ты мне все расскажешь. Я не понимаю, причем тут крестражи, маг этот твой, Кан, щупальца… Если, конечно, ты хочешь, чтобы я сама обо всем догадалась, то оставь рисунок до утра, и я над ним подумаю, но все же я бы предпочла выспаться, а завтра посмотреть какие‑нибудь достопримечательности… и Мадими! Я совершенно о ней забыла! Где твоя змеюка? Как она?

— В Лондоне. С ней все в порядке. Конечно, я тебе расскажу… сколько смогу.

Тао пожала плечами:

— Это как всегда.

— То, что ты назвала щупальцами, — я кивнул на рисунок, — следы старого заклинания, которое я получил, когда учился здесь в школе. Это чары связи, разновидность так называемых чар Протея, правда, очень сильно измененная. Заклинание наложил тот самый маг с семью якорями, Том Риддл. — Я засучил рукав свитера и показал выцветшую Метку. — Вот.

Тао была впечатлена.

— А я всегда считала, что это обыкновенная татушка… — проговорила она. — Круто. Круто. И что дальше?

— Дальше Риддл захватил власть, но ненадолго, — продолжил я. — Его крестражи были уничтожены, сам он убит. Кан нарисовал чары Метки, но он о них ничего не знал и, конечно, не мог увидеть.

— Вообще у него же бывают… ну, вроде как прозрения, — робко сказала Тао.

— Вот именно, — недовольно ответил я. — Неизвестно еще, что это за прозрения такие. В любом случае, заклинание невозможно увидеть невооруженным глазом. Чары Метки я наблюдал лишь однажды, через патронуса; знаю, что они смутно видны в Темные Очки, или если выпить специальные зелья, но в данном случае все эти варианты отпадают. К тому же, на мне полно следов от самых разных заклятий, а он нарисовал только Метку.

Какое‑то время Тао смотрела на меня с неподдельным изумлением, а потом покачала головой.

— Почему ты нам раньше об этом не рассказывал? — спросила она. — Это же так интересно! Мы всегда считали, что это у мамы была бурная юность, а тут такое выясняется…

— Ничего бурного в моей юности нет, — возразил я. — И я вам рассказывал про Хогвартс.

Тао начала улыбаться.

— Да, всякие смешные байки. Только в них ничего не было про психованных террористов, которые накладывали на тебя чары. — Помолчав, она спросила:

— Это ты его убил?

— Нет, не я. Но у него вполне могут быть ко мне претензии.

— К одному тебе?

— Поэтому я и спрашивал о якорях, о том, что с ними происходит, насколько они разумны…

— Нет, нет! — воскликнула Тао. — Если крестраж разрушен, энергия рассеивается! Якорь не способен существовать автономно. Так что даже не думай — их больше нет. Да и то, что осталось от его души, не сможет никого себе подчинить! Это примитивный клочок энергии, вроде одноклеточного или даже вируса, и он не может удаляться от места, где похоронено тело.

— Ты говорила, что это гипотеза, — напомнил я. Тао поджала губы.

— Неважно. Все равно его душа настолько повреждена, что не осознает себя еще очень много лет. Веков. А что касается этого, — Тао свернула рисунок и передала его мне, — ты нашел самое неправдоподобное объяснение из всех возможных. О нас Кан мог узнать в интернате или в одном из своих снов, а о тебе… вдруг ты однажды положил где‑нибудь Темные Очки, и он тебя в них увидел?

Я не стал объяснять, что для того, чтобы увидеть Метку в Темные Очки, их надо настроить. Остатки чар были очень слабыми, едва заметными, и очки в обычном режиме работы их не фиксировали. "Разумные" объяснения Тао меня не убедили, а информации о крестражах оказалось разочаровывающе мало. Мы перешли к другим, более приятным темам, начав обсуждать завтрашний план прогулок по Лондону и Соединенному Королевству, но вечер только начинался, и мне хотелось верить, что до отъезда Тао я успею узнать что‑нибудь еще.

Десять ночей назад меня разбудил телефонный звонок. Громкий мелодичный перелив приглушала лежащая на телефоне подушка, но я не заставил себя долго ждать. Вытащив трубку и щурясь от голубоватого света экрана, я нажал на кнопку и увидел перед собой бесстрастное лицо Мэй.

— Спишь?

— Уже нет… — Я сел, прислонился плечом к холодной стене и вновь посмотрел на экран. Мэй терпеливо ждала.

— Сможешь сегодня зайти? Хочу тебе кое‑что показать.

— Наверное, смогу. Если не возникнет сюрпризов, — ответил я. Мэй кивнула.

— Тогда жду.

И отключилась. Я сунул телефон обратно под подушку и вернулся ко сну, даже не пытаясь вычислить, что она собиралась мне показать: это могло быть все что угодно.

Отбыв из Лондона в семь вечера, я оказался в Дахуре, где уже давно перевалило за полночь. Портальная находилась в пятнадцати минутах ходьбы от дома, но хотя в городе не запрещалось аппарировать, я решил прогуляться, дойдя до ворот по длинной аллее между каналом и высокими деревьями, под которыми стояли лавки.

Когда я свернул во двор, тускло освещенный желтоватым светом из окна гостиной, и закрыл за собой ворота, за дверью послышалось громкое шипение, а через пару секунд его сменил рев, переходящий в визг: меня унюхал Чу. Я остановился на крыльце, дожидаясь, пока Мэй запрет зверюгу в подвале. Через полминуты щелкнул замок, и дверь приоткрылась.

Мэй с палочкой в руке стояла в коридоре, только–только затолкав кота в подвал. На ее лице была легкая саркастическая ухмылка. Чу меня ненавидел. Это был кот Кана: завести животное нам посоветовала целительница, работавшая с ним три года назад. «Найдите ему доброго друга, — сказала она, — и тогда, наладив контакт с животным, он, возможно, немного откроется и вам». Через несколько дней Ин притащила серо–черного котенка, одного из тех необычных гибридов, которых выводили в своих лабораториях колдогенетики. Ин уверяла, что кот вырастет вполне домашним, и пока Чу был маленьким, он действительно смахивал на обычного домашнего кота, разве что покрепче и попушистее.

Целительница оказалась права: Кан очень полюбил котенка — по крайней мере, его угрюмая замкнутость в общении с этим животным исчезала. Однако скоро выяснилось, что Чу — не совсем домашний кот. Через пару лет он вымахал до размеров небольшой собаки и теперь доставал нам с Мэй до колен. Он обожал возившегося с ним Кана, хорошо относился к Ин (которая, впрочем, скоро уехала учиться в Китай и видела свой подарок только через веб–камеру или во время каникул), неплохо — к Мэй, поскольку та за ним ухаживала и кормила, игнорировал изредка появлявшуюся Тао, а вот меня невзлюбил с первых минут. Когда я попытался его погладить, котенок острейшими зубами вцепился мне в запястье, и с тех пор, оказываясь в доме, я регулярно служил объектом его нападений. Когда Чу вырос, атаки зубастого и когтистого хищника стали довольно опасными, а применять оружие против кота, пусть и большого, мне не хотелось. Пока Кан жил дома, он мог им управлять и не позволял нападать на меня, но с этого сентября Кан отправился учиться в интернат, и пять дней в неделю Чу был предоставлен самому себе. Если я бывал здесь не в выходные, Мэй закрывала его в подвале, откуда теперь доносились завывания и скрежет когтей о дверь.

— Ты с работы? — спросила Мэй. Она выглядела сонной: наверное, спала, пока меня дожидалась. — Поешь?

— Поем, — согласился я, снимая куртку.

— Что ты сказал Кану? — спросила Мэй, когда я уселся на кухне за стол. Глядя, как она достает тарелки и подогревает мне ужин, я вспоминал свой последний визит в позапрошлые выходные, когда здесь был вернувшийся из интерната Кан.

— Ничего, — ответил я. — Почему ты решила, что я ему что‑то говорил?

— Он был расстроен, — произнесла Мэй. — Утром не хотел возвращаться в школу, расставаться с Чу… Все серьезно, Ди. Что ты ему сказал? Или, может, о чем‑то подумал?