Они измерили нас с помощью рулетки и удалились, видимо, заказывать гробы, — подумал я.

Их сменили другие.

Сначала они привели меня в порядок, то есть загримировали ссадины и раны на голове и груди.

Затем постригли нас и умастили тела приятно пахнувшими веществами, видимо, чтобы приостановить разложение плоти.

Потом явились люди с коробками и плечиками с одеждой в блестящем узорчатом целлофане.

Мы поняли, что нас оденут и положат потом в гробы, и закопают их так глубоко, что мы не сможем видеть своих тел, теряющих свежесть, а потом и того, что от них останется, то есть телесного остова — остова, который не дает живой плоти правдиво расплыться по земле, а искусственно возвышает ее над ней, матерью всего.

Моя душа попыталась узреть себя не видящей своего тела, и увидела всю Вселенную, каждую ее область, увидела и поняла, что видение телесной оболочки так же стеснительно, как и обладание ею. И не только стеснительно, но и в какой-то степени лживо, потому что зрение видело и тело Натальи, тело Натальи, лежавшее отдельно от меня, хотя наши души уже давно существовали в единой молекуле, скрепленной Святым Духом, как электронным облаком скрепляются ядерные атомы.

Люди, пришедшие с коробками и плечиками с одеждой в блестящем узорчатом целлофане, переодели нас, и мы поняли, что наши тела хотят повенчать и похоронить потом в свадебных нарядах, повенчать и похоронить по настоянию Володи.

Меня нарядили в темный костюм-тройку, лаковые ботинки, Наталью — в подвенечное платье, очень красивое, с длинным шлейфом — он спадал, пенясь белой рекой, на пол.

Увидев это, моя душа вспомнила песню Булата Окуджавы: «Чистый, чистый лежу я в наплывах рассветных, белым флагом спадает на пол простыня», и мне стало немножко грустно. Но иногда ведь надо погрустить, правда? Ведь жизнь без грусти, в том числе и загробная, становиться приторной, а потом и вовсе рельефно неразличимой.

Потом нас положили в гробы, и тела наши разлучились навсегда, так я подумал.

Гробы поставили на никелированные тележки и увезли ногами вперед. Первой увезли Наталью. Потом меня. Я с нежной грустью оставлял место, в котором прошли лучшие часы моей земной жизни. Место, в котором я соединился с лучшей девушкой на свете, и даже не с лучшей девушкой на свете, а со смыслом существования, не только моим, но и вообще смыслом, потому что общий смысл существования, определяется единственно личным — моим, вашим, их смыслами существования. Если бы я понимал это живым…

…Я уходил медленно, можно сказать, торжественно: сначала ушли ноги, потом тело, потом я перестал что-либо чувствовать или видеть.

Я ошибся, решив, что больше не встречусь с Натальей. Бог вознаградил меня за поступок, аналогичный поступку Ромео, и я увидел себя рядом с ней, невозможно красивой в подвенечном белом платье.

Это был сказочный сон.

Сначала нас обручили, и сразу же — венчание.

За пределами жизни все возможно.

…В руках у нас горели свечи. Мы шли на середину небесного храма. Впереди — румяный полнотелый священник с кадильницей. Хор пел «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». Мы встали на разостланный на полу белый плат, встали перед аналоем, на котором лежали Крест, Евангелие и венцы.

— Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этой Натальи, которую видишь здесь перед собой? — спросил священник, несомненно, ангел.

— Имею, честный отче, — ответила моя душа.

— Не связан ли ты обещанием другой невесте?

— Нет, не связан, — ответила моя душа.

— Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этого Евгения, которого видишь перед собой? — спросил ангел Наталью.

— Имею, честный отче, — ответила Наталья.

— Не связана ли ты обещанием другому жениху?

— Нет, не связана, — ответила Наталья.

Тут я тронул ее руку и с изумлением почувствовал, что она тепла. Наталья также удивилась теплу моей. Мы, ничего не слыша, — ангел-священник читал молитвы и что-то говорил, — смотрели друг на друга, как на живых, смотрели, пока священник не взял венец и не ознаменовал меня им крестообразно и не дал поцеловать образ Спасителя, к нему прикрепленного. Когда я сделал это, он сказал «Венчается раб Божий Евгений рабе Божьей Наталье во имя Отца, и Сына, и святого духа.

Тоже самое он совершил и над Натальей. Нам надели венцы, священник произнес тайносовершительные слова, повторяя: «Господи, Боже наш, славою и честию венчай их».

Ощутив на себе венцы, мы вновь обо всем забыли и очнулись, когда нам поднесли чашу вина. Мы испили эту чашу в три приема, и ангел-священнослужитель, соединив наши правые руки и покрыв их епитрахилью и сверху своею рукой, трижды обвел нас вокруг алтаря. По окончании шествия он снял с нас венцы и стал молиться и приветствовать нас. Потом мы целовались с Наташей, нежно и грустно целовались. Грустно, потому что чувствовали — как только наши губы расстанутся, сон наш небесный растает, и мы опять станем не ищущими что-то людьми, но нетленными, все нашедшими душами.

Сон растаял без следа. Губы наши разлучились, ибо оба мы краем глаза увидели Эдгара-Эдичку, чинно сидевшего перед нами. Священник смотрел на него недовольно. Он и так нарушил каноны, а тут еще черный кот в божьем храме. Увидев Эдгара-Эдичку, священника, вполне человечного и без ангельских крыльев, мы с Натальей увидели все остальное. Мы увидели, что стоим в церкви, стоим совершенно живые и здоровые, стоим, взявшись за руки, стоим, не желая отдаляться друг от друга ни на сантиметр. Мы увидели, что на нас смотрят десяток объективов теле— и фотокамер и десятки доброжелательных глаз — глаза Надежды, фон Блада, глаза Теодоры (заплаканные), глаза наших с Натальей родителей и множество других глаз…

Фон Блад с Надеждой поздравили нас с началом семейной жизни одними из последних. Когда первый сказал: «Поздравляю, брат», а вторая: «Поздравляю, дядюшка!», я все понял.

Я понял, почему нас заперли в подвале, почему мучили, понял, что умря плотски, мы с Натальей видели себя в зеркальном потолке, но уточнять ничего не стал, да и не ругался особо вслух. Почему? Да потому что была свадьба, была Наталья — лучшая на свете невеста, кругом были люди, желавшие нам счастья искренне, и потому счастливые.

Точки над i поставились через неделю, накануне нашего отъезда в свадебное путешествие в Китай и Индию через Алтай — так решила моя обожаемая супруга. Она же решила устроить небольшую вечеринку в замке (фон Блад подарил мне на свадьбу свою мясницкую мастерскую в щедрой упаковке из крепостных стен, то есть вместе с парками, лужайками, донжоном, картинными галереями, конюшнями, Людовиками IV-тыми и проч. проч. проч., из особых соображений оставив себе одних бультерьеров, коих, естественно, увез). На рауте были Надежда, ее кавалер с ироническими глазами, Эдгар-Эдичка, Адель (кот от нее не отходил ни на шаг, видимо, решив спасти, как спас меня), фон Блад с Теодорой (странным образом они пришлись друг другу, как английскому замку приходится собственный ключ — видимо, предчувствуя не только свою, но и их любовь, я и не женился на итальянке). Были также приглашены и почтили нас своим присутствием генерал-майор Николай Шкуров-Безуглый и госпожа N с молодым любовником, утвердившимся в своих кругах (без связей в тех и других сферах в наше время владельцу замка никак не обойтись).

После ужина Надежда повела нас в кинозал, и ее кавалер с ироническими глазами, оказавшийся талантливым начинающим кинорежиссером, показал нам отснятые части своего нового фильма. Во вступлении он сказал, что задумывал его кассовым и в целях получения «Оскара», а может, и двух-трех, и потому просит киногурманов, несомненно, присутствующих в зале, извинить его за возможные художественные пересолы.