– Эй, мам. Я тут кое-что сделал для тебя.

Я навсегда запомнил выражение ее лица в тот момент. По нему было понятно, что она по-настоящему счастлива. Такой счастливой я не видел ее уже много лет, с тех пор как отец ушел из семьи. Слов было сказано немного, но я и без них понял, что мой подарок оценили по достоинству.

Однажды, войдя в гостиную, я увидел, как она с гордостью показывает стол кому-то из гостей и, поглаживая его ножки, объясняет, что я, ее сын, изготовил его своими руками.

– Представьте себе, этот стол сделал Брайан, мой сын.

Я хотел было поправить ее и пояснить, что изготовил только столешницу в виде шахматной доски, но промолчал – слова матери произвели на гостя большое впечатление, которое я решил не портить. Но это решение далось мне нелегко. Меня так и подмывало сказать: «Вы только посмотрите на эти ножки! Они совершенны, а значит, их сделали на мебельной фабрике». Как моя мать могла этого не понимать? И ведь я говорил ей, что сделал шахматный столик. Мне казалось, она без труда поймет, что я имел в виду только столешницу. Но у меня не хватило духу поправить ее. После ухода отца она так редко бывала счастлива. Поэтому с тех пор я всегда просто кивал, когда кто-нибудь спрашивал, действительно ли я изготовил шахматный столик собственными руками. Он простоял в доме много лет, и всякий раз, когда к нам приходили гости, мать рассказывала о том, что его сделал я и что у меня золотые руки. Я кивал и улыбался и со временем привык к этой маленькой лжи.

Учась в средней школе, я становился все хитрее и хитрее. Каким-то образом мне удалось раздобыть вторую ученическую карточку. На обоих было мое фото, но при этом мое альтер эго звали Билл Джонсон (я выбрал именно это имя, потому что его было легко запомнить). На этот трюк я пошел, исходя из идеи, что, если когда-нибудь я попаду в какую-нибудь неприятную историю, мне удастся сбить представителей власти со следа, показав им карточку Билла Джонсона, а не Брайана Крэнстона.

Я не входил ни в один школьный клуб и ни в одну организацию, но в тот день, когда наш класс фотографировали, мы с моим ближайшим другом Серхио Гарсией влезли на многие групповые снимки, в том числе клубов «Рыцари и леди» и «Юные химики». Чисто формально мы также были корреспондентами школьной газеты «Охотничий манок». Другие дети в самом деле принимали участие во внеучебной деятельности – углубленно изучали какие-то предметы, писали заметки или… не могу вспомнить, чем именно занимались члены клуба «Рыцари и леди». Но на фото я среди них. Разумеется, это была всего лишь шалость, шутка, но в ней имелась изрядная доля правды: я находился в поиске. Ввязывался в то, что было мне совершенно ни к чему, не обращал внимания на то, что было мне на самом деле нужно.

На фотографии нашего класса в ряду учеников, чьи фамилии начинаются на «К», меня нет. В какой-то момент я нарисовал на снимке стрелку, указывающую на то место, где должно было быть мое фото, и написал большими буквами: ГДЕ Я? МЕНЯ УКРАЛИ.

ГДЕ Я?

Я нашел работу в нескольких кварталах от дома. Она состояла в том, чтобы подготавливать к доставке воскресные номера «Лос-Анджелес таймс». Занятие это было скучное. Плюс, однако, был в том, что моим товарищем по работе стал Рубен Вальдес. Он был прекрасным спортсменом и вообще хорошим парнем, а улыбка у него была такая, что девушки в нем души не чаяли. Я же так и не попал в бейсбольную команду, и улыбка у меня была кривоватая. Я был неприметным, ничем не выдающимся и стеснительным юношей. Мне нравилось находиться вблизи ярких, заметных людей, таких как Рубен. Наверное, я рассчитывал, что отсвет его славы и популярности падет и на меня.

Мы приходили на работу, в помещение, напоминавшее не то мастерскую, не то гараж, в три часа ночи. Запах краски ударял нам в нос еще до того, как мы поднимали вверх металлическую дверь. Затем мы приступали к делу, собирая газетный номер из отдельных полос и секций, разложенных в определенном порядке на полу. Закончив, мы скармливали свежие номера фальцевальной машине – огромному агрегату, который, устрашающе скрежеща, сгибал листы, делая из них газету в ее привычном виде. Точнее, это делал один из нас, а другой в это время собирал полностью готовые номера в стопки для нашего босса, Лероя Уако.

Уже на рассвете, покончив с этой работой, мы загружали газеты в машину Лероя, «Фольксваген»-жук с механической коробкой передач, в которой он развозил номер подписчикам. Потом я, отупевший от усталости, брел домой.

Надо сказать, работы у Лероя хватало. У него не было правой руки, поэтому сотрудники редакции за глаза называли его одноруким бандитом (я никогда не спрашивал его, каким образом он получил увечье). Он просовывал левую руку сквозь рулевое колесо и держал ладонь на рычаге переключения скоростей. Подъезжая к дому очередного подписчика, он притормаживал, ставил машину на нейтральную передачу, затем высвобождал левую руку, удерживая руль коленями. Потом он хватал свернутый номер газеты и с силой бросал его на крыльцо или на подъездную аллею. При этом никто ни разу не видел, чтобы он когда-нибудь промахнулся. Лерой действовал с точностью и элегантностью бейсболиста.

Иногда, когда мы с Рубеном заканчивали чуть раньше положенного времени, я садился на переднее сиденье «Фольксвагена» и отправлялся вместе с Лероем.

– Подъезжаем! – предупреждал меня он, когда мы приближались к дому кого-то из подписчиков.

Сидя на переднем пассажирском сиденье, я брал в руку номер газеты и готовился швырнуть его из окна. Машина сбрасывала скорость почти до полной остановки.

– Сейчас! – командовал Лерой.

Я совершал бросок. Увы, до сноровки моего босса мне было далеко. Пущенная моей рукой газета часто попадала в стволы деревьев или в водосточную канаву.

– Черт побери, малыш, – недовольно ворчал Лерой.

Рубена он тоже называл малышом. По-моему, он просто не знал, как нас зовут. Лерой останавливал машину, я выскакивал из нее и клал газету туда, где она должна была оказаться.

Довольно скоро Лерой придумал для меня другую функцию.

– Вот что, лучше подавай мне газеты, когда я буду готов к броску, – сказал он как-то с тяжелым вздохом. Так я снова превратился в «подносчика боеприпасов» – как и в случае с фальцевальной машиной.

Когда мне надоело скармливать газеты фальцевальному агрегату, мой друг Джефф предложил мне поработать на его отца, маляра. Ему нужен был помощник на уик-энды. С  Джеффом я познакомился в местном отделении организации юных помощников полиции Лос-Анджелеса, которая была частью движения бойскаутов. Джефф был коренным американцем, при этом его фамилия была Рэдмен[5]. Надо отдать Джеффу должное – он относился к этому с юмором. Он был невозмутимым и довольно ушлым парнем – и, помимо всего прочего, весьма озорным. Его же отец, Джим, был спокойным, немногословным мужчиной.

В первый день – в субботу – Джим заехал за мной ровно в шесть утра. Мы поехали к промышленному зданию, которое он уже начал красить. В дороге он все время молчал – как и я.

Когда мы прибыли на место, Джим швырнул мне тряпку и сказал:

– Намочи это в скипидаре и все время держи в заднем кармане. Как только поставишь пятно там, где уже покрашено, сразу вытирай. Эта тряпка будет твоим лучшим другом.

– Ладно, – ответил я. Замечание Джима показалось мне вполне разумным.

Работу мы закончили уже в сумерках. К этому времени я совершенно выбился из сил. К тому же у меня появились некие неприятные ощущения. Когда Джим снова заехал за мной на следующее утро, на левой ягодице у меня появилась странная сыпь, которая сильно зудела. По дороге Джим обратил внимание на то, что я все время почесываюсь.